Затем, повинуясь ее жестам, он погрузил в чашку свой палец и вложил его между ее губами.

Она закрыла глаза и мягко обхватила палец ртом. Когда он начал вытаскивать его, то почувствовал ее руку у себя на запястье. Он задержал палец у нее во рту, потому что опасался оскорбить ее. Возможно, определенный интервал времени был частью обряда.

Но выражение ее лица казалось таким нетерпеливым и в то же время таким восторженным, словно у ребенка, которому дали соску! Через минуту он медленно, но твердо освободил палец. Она открыла глаза и вздохнула, но не сделала замечания. Вместо этого она начала подавать ужин.

Горячий густой суп был восхитительным и бодрящим. Он напоминал чем–то суп из планктона, ставший популярным на голодной Земле, но не имел привкуса рыбы. Коричневый хлеб походил на ржаной. Мясо многоножки напоминало зайца, хотя было слаще и имело довольно резкий привкус, который он не сумел определить. Лейн попробовал также салат из листьев, взяв в рот совсем небольшое количество его, и был вынужден с максимально возможной скоростью вылить в глотку вино, чтобы смягчить жжение. Слезы выступили из глаз, он кашлял, пока она не обратилась к нему встревоженным тоном. Он улыбнулся ей в ответ, но прикоснуться к салату еще раз отказался. Вино не только охладило рот, но и воспламенило его. Он сказал себе, что не должен больше пить. Тем не менее он прикончил вторую чашку до того, как вспомнил о своем решении пить умеренно.

Но было слишком поздно. Крепкий ликер ударил ему в голову; он ощутил головокружение, ему захотелось рассмеяться. События дня, недавнее спасение от смерти, реакция на известие о гибели его товарищей, напряжение, испытанное при встрече с многоножками, его неудовлетворенное любопытство относительно происхождения Марсии и присущих ей качеств привели его в возбужденное состояние.

Он поднялся из–за стола и предложил Марсии помочь вымыть тарелки. Она покачала головой и положила тарелки в мойку. Тем временем Лейн решил, что ему необходимо смыть пот и устранить запах тела после двух дней путешествия. Открыв дверь в кубическую камеру душа, он обнаружил, что там нет места, чтобы повесить его одежду. Вино и усталость ослабили тормозящие рефлексы, и теперь, окончательно уверившись, что Марсия не была женщиной, он снял свою одежду.

Марсия наблюдала за ним, и глаза становились шире с каждой сброшенной частью одежды. Под конец она открыла от изумления рот, отступила назад и побледнела.

— Это неплохо, — проворчал он, все же удивляясь, что же вызвало такую реакцию.

Она дрожащим голосом спросила его о чем–то.

Хотя это был только его воображение, но он мог поклясться, что она использует те же склонения, что и говорящий по–английски.

— Ты болен? Ростки злокачественные?

Он не произнес ни слова, не попытался ничего объяснить. Вместо этого он закрыл за собой дверцу куба и нажал пластинку, открывающую воду. Тепло душа и ощущение мыла, смывающего грязь и пот, успокоили его настолько, что он смог подумать о вещах, так интересовавших его.

Во–первых, он должен выучить язык Марсии или обучить ее своему. Вероятно, то и другое будет происходить одновременно. Только в одной вещи он был уверен: ее намерения по отношению к нему были, по крайней мере в данный момент, мирными. Когда она разделяла с ним пищу, она была искренней. У Лейна не сложилось впечатления, что она это сделала, собираясь его убить.

Чувствуя себя лучше — правда, немного утомленным и слегка хмельным, — он вышел из куба. С неохотой направился к своим грязным шортам. И улыбнулся. За то время, что он принимал душ, они были вычищены. На его возглас удивления Марсия, однако, не отреагировала, но с мрачным лицом жестами приказала ему ложиться на кровать и спать. Однако вместо того чтобы лечь самой, она взяла ведро и начала выбираться в туннель. Он решил последовать за ней. Когда она увидела его, то пожала плечами.

Нырнув в трубу, Марсия включила фонарик. Туннель был погружен в абсолютную тьму. Луч пробежал по потолку, показав, что огненные черви выключили свое освещение. В поле зрения не было многоножек.

Марсия направила луч света в канал, и он смог увидеть реактивную рыбу, которая, оставаясь неподвижной, продолжала гнать через себя воду. Прежде чем Марсия отвернула луч в сторону, Лейн положил руку на ее запястье, а другой рукой поднял рыбу из канала. Поднял он ее свободно, несмотря на сопротивление, оказываемое рыбой–торпедой. Когда Лейн перевернул торпедообразное создание и увидел столбик плоти, свисающий с живота, то понял, почему отдача гонимой воды не отталкивала рыбу назад. Выступающая «нога» служила присоской, удерживающей животное на дне канала.

Несколько нетерпеливо Марсия вырвалась и легко пошла назад по туннелю. Он следовал за ней, пока она не приблизилась к отверстию в стене, которого раньше так опасалась. Согнувшись, она проникла в отверстие, предварительно обойдя на некотором расстоянии спутавшихся в кучу многоножек. Здесь были только большие, с огромными клювами — таких он видел, когда они охраняли вход. Сейчас они спали на полу.

Если так, предположил он, то существо, которое они охраняли, тоже должно спать.

А как же Марсия? Как вписать ее в окружающую картину? Возможно, она вообще сюда не вписывается. Она была абсолютно чужой, чем–то, к чему их инстинктивный разум не был готов и что они поэтому игнорировали. Этим можно объяснить и то, почему они не обратили на него внимания, когда он тонул в саду.

Тем не менее здесь были возможны и исключения из правила. Ведь Марсия явно не хотела привлекать внимания стражей, когда пробиралась в отверстие.

Секундой позже Лейн все понял. Они вступили в просторную камеру. Там было так же темно, как и в трубе, но в оживленное время суток здесь должно было быть очень светло, так как потолок был забит огненными червями.

Луч фонаря Марсии обежал камеру, высвечивая груды спящих многоножек. Затем внезапно замер. Лейн взглянул, и сердце его забилось, а волосы встали дыбом.