Шрифт:
— Вы разве видели меня пьяным? — вдруг спросил он.
— Нет, никогда не видел, — признал Соломин.
— А тогда зачем же вы, милостивый государь, посылаете во Владивосток на меня грязные доносы, будто я беспробудный алкоголик и не вылезаю месяцами из запоев?
— За свою жизнь я немало написал служебных донесений, но доносов на отдельные личности никогда не сочинял. С чего вы это взяли, господин Трушин?
— Меня предупредили… из Владивостока.
— Какая глупость!
— Что значит — глупость? Уж не хотите ли вы этим сказать, что я дурак? Ведь это, сударь, дорого обойдется… У вас же, я давно замечаю, вот тут не все в порядке!
И врач повертел пальцами у виска…
«Хорошо, что еще не ушел „Маньчжур“. А уйдет — я совсем один», — тоскливо думал Соломин.
К берегам Камчатки подкрадывалась осень.
ОСЕННИЕ НАСТРОЕНИЯ
Летом для всех камчатских собак — лирическое приволье, и они живут, как волки, быстро дичая в поисках корма, а осенью, поджав хвосты, возвращаются к человеку, снова готовые верой и правдой служить ему за порцию юколы, за хорошую трепку и за, очень редкую ласку. Зато горожане на все лето вяжут собак к приколам; озлобленные несытые своры наполняют ночи Петропавловска нестерпимым жалобным воем — их можно понять: ведь даже собакам не нравится подлинная «собачья жизнь»! Но вот уже повеяло с океана, предзимними ненастьями — и хозяева в городе возвращают псам великое благо свободы личности, которое собаки спешат использовать для установления любовных контактов и ради чудовищных массовых драк посреди улицы, в которые нам лучше не ввязываться… Собаки сами разберутся — кто из них прав, а кто виноват!
Итак, осень — пора подведения итогов…
— Грустно все, — говорил Соломин чиновнику Блинову, — иногда и самому хочется, чтобы меня поскорее с Камчатки убрали. Здесь мне уже объявлен негласный бойкот.
— Неженатый вы человек, — отвечал чиновник, — детей никогда не имели, оттого и нету у вас сердечных отдушин, куда бы весь казенный угар выдуло. Разве можно так жить, чтобы на каждый чих говорить «будьте здоровы»? Да плюньте вы на карусель нашу. Ну и уберут с Камчатки, возможно, что и так. Да разве на одной Камчатке свет клином сошелся?
— Я буду жалеть, что мало принес людям пользы…
По вечерам пригородная сопка Никольская, поросшая густым березняком, освещалась кострами. Так уж повелось, что эта сопка была любимым местом для свиданий и расставаний. Если девка нафрантилась и полезла на сопку, в Петропавловске говорили: «Готово! Закрутило бестию…» Сколько на этой горе разбилось сердец прекрасных камчадалок, сколько пылких матросских клятв слышали эти старые березы! А ниже, у самого подножия сопки, лежат павшие в боях камчадалы, лежат вровень с ними и враги их — англичане с французами, которые полвека назад вознамерились оккупировать Камчатку…
Соломин надел резиновые боты, взял в руки зонтик.
— Вот и верно решили! — одобрил его Блинов. — Сходите к Плакучему, выпейте шампанского, и жизнь завертится веселее.
— Да нет, — усмехнулся Соломин, — я на «Маньчжур»…
Дежурный вельбот мягко причалил к борту канонерки. Вахтенный офицер сопроводил Соломина до командирского салона. Кроун сказал гостю, что мечтает вернуться во Владивосток.
— Вы можете мне поверить, — я там юлить не стану, а выскажу в лицо все, что думаю. Это позорное судилище лишний раз проафишировало бессилие власти и глупость наших доморощенных рукосуев, дуроломов и головотяпов…
Соломина и Кроуна, столь, различных по взглядам и воспитанию, связывало общее беспокойство за судьбу тех богатств, которые принадлежали отечеству. Решение владивостокского арбитража их обоих, чиновника и офицера флота, глубоко оскорбило, Кроун рассуждал:
— Ахинея какая-то! Вы заявили хозяйские права на лосося русской Камчатки, а я задержал нарушителей государственных границ России, и мы же теперь оказались виноватыми.
Андрея Петровича больно ранило решение приморского губернатора Колюбакина об открытии кабаков на Камчатке.
— За что они ратуют? — говорил он. — Здесь нет акцизной продажи вина, а это значит, что государство с виноторговли прибыли не имеет. Я отобрал у кабатчиков патенты. Теперь я вернул их кабатчикам. Но с патентного налога русская казна имеет жалкие рублишки, зато для пьянства никаких препон не стало… Неужто во Владивостоке не понимают такой ерунды?
Кроун был настроен сегодня мрачно:
— Много у нас еще такого, чего не понимают…
В окантованные медью иллюминаторы было видно, как разгорались костры в березовых рощах, и можно не сомневаться, что возле каждого костра сидят Маруся с Васей, а костер им нужен, чтобы комары не слишком мешали разговаривать о любви. Соломин вдруг вспомнил ту самую даму, которая сейчас, наверное, ужинает в номерах Паршина, обвораживая адвоката Иоселевича.
— А у вас жена в Петербурге? — спросил он.
— Да, и я напишу ей, пусть нажмет соответствующие педали, дабы отмодулировать наш лососиный дуэт более благозвучно… Скоро «Маньчжур» уйдет для зимнего ремонта котлов в Шанхай. Думаю сам побывать в Питере, или жена навестит меня в Шанхае, если, конечно, ничего не случится, — добавил Кроун с большой многозначительностью.
— А что может случиться?
— На море бывает разное… как и в политике.
— Вы думаете — война?
— Давайте ужинать, — ответил кавторанг…