Избранное
вернуться

Гитович Александр Ильич
Шрифт:

«И все-таки, что б ни лежало…»

И все-таки, что б ни лежало на сердце твоем и моем, Когда-нибудь в Грузии милой мы выпьем с тобою вдвоем. Мы выпьем за бурное море, что к берегу нас принесло, За Храбрость и Добрую Волю, и злое мое ремесло. За дым очагов осетинских, с утра улетающий ввысь, За лучшие письма на свете, где наши сердца обнялись. За наши бессонные ночи, за губы, за руки, за то, Что злые и добрые тайны у нас не узнает никто. За милое сердцу безумство, за смелый и солнечный мир, За медленный гул самолета, который летит на Памир. Мы выпьем за Гордость и Горе, за годы лишений и тьмы, За вьюги, и голод, и город, который не отдали мы. И если за все, что нам снится, мы выпьем с тобою до дна, Боюсь, что и в Грузии милой на это не хватит вина.

««Лучше хитрость, чем битва», — промолвила грекам Медея…»

«Лучше хитрость, чем битва», — промолвила грекам Медея И пошли аргонавты за женщиной пылкой и милой. Пусть я в битве погибну и буду лежать холодея, Но от хитрости женской меня сохрани и помилуй. Я ночами с тобой говорил как поэт и как воин. Никогда не воскреснут спасенные женщиной греки. Я не знаю, достоин ли славы, но правды достоин Перед тем как с тобой и с Отчизной проститься навеки.

«И даже это не от зла…»

И даже это не от зла, А так — для прямоты. Хочу, чтоб дочь у нас была, Да не такой, как ты. Почти такой, любовь моя, Не то чтобы милей, А только — чуть добрей тебя, А только — чуть смелей. И пусть тот странник на пути, Что станет сердцу мил, Ее полюбит так, почти, Как я тебя любил. Но чтобы, горя не кляня. Он был в любви своей Не то чтобы смелей меня, А хоть немного злей.

«Кто ты? Неверная жена…»

Кто ты? Неверная жена — Из тех, которым отдал дань я? Что темной улицей, одна, Ко мне бежала на свиданье? Что, не ревнуя, не кляня Войной подаренную милость, Столь опрометчиво в меня Или в стихи мои влюбилась? Когда бы так! Ни дать ни взять, Про то, что мило нам обоим, Я б мог хоть другу рассказать, Чтобы отвлечься перед боем. Но эту нить моих тревог Ее, серебряно-седую, Из горной стали отлил бог, Не по-хорошему колдуя. И сердце душит эта нить В ночах бессонных и постылых, И я не в силах объяснить, Что разорвать ее не в силах. И только звезды в поздний час Мне путь указывают снова Лучом безумия ночного, Меня пронзавшего не раз.

«Не плачь, моя милая. Разве ты раньше не знала…»

Не плачь, моя милая. Разве ты раньше не знала. Что пир наш недолог, что рано приходит похмелье. Как в дальнем тумане — и город, и дом у канала, И темное счастье, и храброе наше веселье. А если тебе и приснились леса и равнины, И путник на белой дороге, весь в облаке пыли, — Забудь, моя милая. Фары проезжей машины Его — и во сне — лишь на миг для тебя осветили.

«Осенний снег летит и тает…»

Осенний снег летит и тает, С утра одолевает грусть. Товарищ целый день читает Стихи чужие наизусть. Лежит, накрывшись плащ-палаткой, Переживая вновь и вновь, Как в детстве, где-нибудь украдкой, Из книги взятую любовь. Его душа чужому рада, Пока свое не подошло... А мне чужих стихов не надо — Мне со своими тяжело.

«Все было б так, как я сказал…»

Все было б так, как я сказал: С людьми не споря и с судьбою, Я просто за руку бы взял И навсегда увел с собою В тот сильный и беспечный мир, Который в битвах не уступим, Который всем поэтам мил И только храброму доступен. Но как тебя я сохраню Теперь, когда по воле рока На встречу смерти и огню Опять пойдет моя дорога? А там, где ты живешь сейчас, Там и живут — как умирают, Там и стихи мои о нас Как сплетню новую читают. О, если бы сквозь эту тьму На миг один тебя увидеть, Пробиться к сердцу твоему И мертвецам его не выдать...

«Я не болтал на шумных перекрестках…»

Я не болтал на шумных перекрестках О том, что мир нелеп или хорош, Не продавал, как нищий, на подмостках Чужую правду и чужую ложь. Но то, чем жили мы, что помнить будем Хоть в малой мере сохранится тут, И если это пригодится людям — Они отыщут — и о нас прочтут.

«Алые полоски догорели…»

Алые полоски догорели, Лес дымится, темен и высок. Ель да ель. Не здесь ли, в самом деле, Низкий дом — начало всех тревог? Уж такую тут мы песню пели — Шапку сняв, ступаешь на порог. Кто певал ее — тот пьян доселе, А кто слышал — позабыть не смог.