– Ладно. Просветим твою серость. Дадим учителя.

– Какого?

– Тот человек, который тебя ночью разбудит, чтобы ты до гальюна сбегал, тот человек – помни – твой лучший товарищ…

Среди ночи кто-то снизу сунул кулаком в гамак, и подвесушка стала раскачиваться под броневым настилом подволока.

– Вставай, попиґсать надо… – сипло сказали из мрака.

Кубрик наполнен храпом. Витька насунул на босые ноги громадные, как кувалды, бутсы. Потопал в них по трапам, по трапам… по трапам… до гальюна! Вернулся обратно, в палубу – там все спали. «Кто же мой товарищ?» С этим снова заснул как убитый.

Утром, по сигналу с вахты, взяв на плечо рулон своей койки, как и весь полуторатысячный гарнизон корабля, мчался Витька наверх, взлягивая на трапах ногами, чтобы поставить койку в сетки. Возле него приладил свою сигнальщик Балясин.

– Ну как? – подмигнул. – Сухой нынче? После обеда поднимись в прокладочную… Подзаймемся с тобой азбукой.

До обеда Витька был наряжен на работы в рефрижераторе. Там, в страшной стуже, покрыты инеем, висели на крючьях, поддетые под ребра, серебряно-красные бычьи туши. Шмыгая от холода носом, с гордой радостью Витька пластал топором туши напополам. Изобилие мяса на линкоре приводило его в умильное обалдение. «Вот бы питерским показать… жратвы-то сколько! Хорошо на флоте табанить: и оденут тебя, и покормят». Он потел во льдах рефрижератора…

После обеда на мачте заполоскались треугольники белых флагов, исчерченных черными полосами (сигнал отдыха). Витька поднялся на мостик «Славы» – в прокладочную. Здесь душа обмирала от обилия инструментов для навигации. Тончайшие приборы показывали все, что надо для кораблевождения, – курс, погоду, скорость, глубину под килем. Громадные комоды для карт занимали половину рубки.

Витька удивился, что здесь же и офицер Карпенко; мичман незадолго до революции получил лейтенанта, но погоны надеть не успел и таскал их в кармане. Вроде бы с погонами человек. Вроде бы и без погон… Юнга послушал, что говорит офицер Балясину:

– Ну, ладно. Допустим, я согласен с вами, что война эта лишь бойня ради прибылей капитализма… Допустим! Отбросим гордые слова «Вторая Отечественная» и проставим новое определение – «империалистическая». Но скажи мне, сигналец, куда же деть жертвы народа и героизм народа в этой войне?

– Жертвам вечная память, – отвечал Балясин, – а героизм пусть так и остается в памяти народа.

– Боюсь, не получится ли так, что наш героизм будет проклят большевиками заодно с войной и вместе с подвигами…

– Так история-то России не кончается… начинается! Садись ближе, – повернулся Балясин к юнге. – А вам, господин лейтенант, я принес, что обещал… о Циммервальдской конференции.

– Спасибо. Прочту. С удовольствием.

Балясин начал прощупывать Витьку в присутствии офицера:

– Вот сейчас Америка, небось слышал уже, тоже в войнищу эту ввязывается. Скажи, как ты к этому акту относишься?

Витька не рубил сплеча – сначала подумал:

– А что? Это дело… У мериканцев свинины – завались!

– Лопух ты, – сказал Балясин. – Уж ты не смеши нас.

– А простой народ так и понимает… желудком, – вступился за юнгу Карпенко. – Нельзя же винить за безграмотность. Вот, помню, когда юбилей консерватории был, так в народе тоже говорили, что теперь консервы подешевеют… Учите его: поймет, не дурак ведь!

Политическую азбуку Витька Скрипов начал проходить с буквы «а». Бедняга, до буквы «я» он не доберется. Где-то между буквами «в» и «г» в азбуку понимания жизни войдет беспощадный Моонзунд.

Командиром носовой башни он стал. Это большой успех. Гриша Карпенко дружил с лейтенантом Вадей Ивановым [19] , который управлял огнем главного калибра с кормы. Из мичманов дружил с Деньером – внуком известного на Руси фотографа. Вот этот мичманец иногда замудривал – хоть стой, хоть падай. Когда убийства офицеров кончились, Деньер иногда выдвигал сложные проблемы:

– Теперь все для народа. А в чем заключены великие завоевания революции для офицеров? Как выяснилось после революции, царь был жестокий сатрап и мучитель – он заставлял офицеров флота носить усы. Революция избавила нас от гнета, и Временное правительство вполне демократично разрешило нам усов более не носить… Ура!

В самом деле, многие после отречения царя усы сбрили. «Теперь, – говорили, – можно хоть сморкнуться при дамах, не обязательно выбегать в прихожую…» Командир «Славы» каперанг Антонов в разговоры молодежи не вмешивался. Из предохранительных целей. Исходя из той же осторожности, он даже подумывал – не записаться ли ему в эсеры? Правда, дома скандал будет, но… Яркий пример перед глазами: кавторанг Ильюшка Ладыженский, командир «Андрея Первозванного», стал заядлым эсерищем и в судовом комитете уже председателем. Теперь у него матросы как наскипидаренные, по струнке бегают… Офицеры запирались с ножницами в каютах, выпарывали из фуражек белые (монархические) канты. Появилась несносная мода на мятые «фураньки». Погоны припрятывали. Может, еще повернется колесо истории? На то ведь колесо и существует, чтобы оно вращалось…