Шрифт:
– Стой, – сказал он кучеру. – Все равно не проедем…
Кучер боязливо закрестился, то же сделал и Мышецкий.
Первым проехал на сытой короткохвостой кобыле конвойный офицер, чем-то похожий на покойного императора Александра III, а следом за ним, утопая в грязи, обзванивая город кандальным лязгом, двигалась серая и шумливая колонна арестантов.
– Откуда этапные? – крикнул Мышецкий офицеру.
– Из Оренбурга гоним, – ответил тот, не обернувшись.
Впереди колонны, гордо рея лохмотьями, крутился полупьяный старик, выкрикивавший несуразные слова:
Эх ты, милая моя,растудыт-твою-я,буду в золоте ходитьда парашу выносить…За невеселым потешателем, сбиваемые в кучу лошадиными задами, шагали более здоровые и удачливые – тюремная знать, короли уголовщины. Потом прозвякали, жалобно выкрикивая Мышецкому просьбы о табаке и хлебе, рядовые этой ужасной армии. Сергей Яковлевич подумал и, забрав из портсигара горсть папирос, швырнул ее в безликую массу.
К нему подскочил на лошади конвоир:
– Не дозволено жалеть, ваше благородь!
Прошли «политики»: на Мышецкого пахнуло единоплеменной речью интеллигентов, и он невольно отвернулся, словно был виноват в чем-то перед ними. Заскреблись по камням колеса телег, проплыли какие-то бабы с синевой под глазами, наведенной покровителями, из кульков тряпья выглядывали младенческие лики.
Мышецкий окликнул казака, замыкавшего колонну:
– Куда вы их, братец?
– На пристань…
«Ну, делать нечего», – решил Сергей Яковлевич. Впрочем, он был уже готов к этому. Одну-две баржи перехватят этапные. Но сумеет ли пароходство обеспечить переселенцев на будущее? Смешно говорить: даже читинских не всех забрали. А казанские путейцы гонят эшелон за эшелоном…
Пришлось утешить себя успокоительной тарабарщиной: «Без працы не бенды кололацы. Будем думать завтра…»
Как следует выспавшись, Сергей Яковлевич с утра засел в присутствии, где его сразу же огорошили:
– Ваше сиятельство, Иконников перекрыл улицу рогатками и никого не пропускает.
– На каком основании?
– Но вы же заставили его покрыть мостовую?
– Так что же?
– Ну вот. Он мостовую покрыл, но, говорит, не за тем, чтобы по ней другие ездили. Мостовая стала его мостовой!
– Да что он – с ума сошел?
– Не можем знать…
Пришел Кобзев и направил его мысли в другую сторону.
– Вот раскладка, – сказал он. – Даже если баржи обернутся по реке дважды туда и обратно, то все равно не вывезут из губернии и половины Свищева поля. Надо что-то срочно изобретать!
Сергей Яковлевич постучал себя пальцем по левому виску.
– Вот тут что-то болеть стало, – сказал он. – Я уже устал от изобретений. Я изобретаю. И все вокруг меня тоже изобретают. Час от часу не легче!
– А если соорудить плоты? – предложил Кобзев.
– Лес дорог. Наверх поднимут, а обратно, боюсь, пароходство не спустит.
– Может, все-таки попробуем?
– Рискнем.
– В три раската?
– Что вы, дорогой Иван Степанович! Лес пригодится для нашего расейского плюгавства… Давайте в один раскат.
– А вот это рискованно!
– Ну, будем сажать и смотреть. Не дадим же мы затонуть им у берега. Велите бревна вязать покрепче… А что у вас там с томской партией?
– Весьма бестолково. Часть заболела, уже в бараках. Если отправлять, то муж уедет – жена останется, мать уедет – дети в бараке… И народ не безмолвствует!
– Понимаю.
– А в бараке почти не лечат. Больше вяжут да водой окачивают. Но выпустить тоже нельзя. Очень боюсь, чтобы не попался кто-нибудь из Астрахани, – там снова чумой запахло…
– Типун вам на язык, Иван Степанович!
Оставшись один, Мышецкий пытался вспомнить, что занимало его перед приходом Кобзева, но не смог сосредоточиться.
В голове с утра уже начался сумбур: Додо перемешалась с бревнами, подарки султана Самсырбая с мечтами о постройке в Уренске хлебного элеватора.
– Сдавать начал, – сказал Мышецкий, поглаживая висок, и в этот момент на пороге его кабинета предстала незнакомая фигура.
Вошедший офицер был дороден, грубоват. На лице его, от скулы, тянулся синеватый шрам, который кончался в углу широкого, как у лягушки, рта.
– Что вам угодно, сударь?
– Позвольте представиться: помощник начальника Уренского жандармского округа капитан Дремлюга!
Мышецкий посмотрел на него с удивлением.
– Аристид Карпович никогда не говорил мне о вас.