Каждый раз Анастасия собиралась сократить поездки за город, но не решалась, потом подумала, что настанет осень и зима и всё само собой образуется… А Любомир был ненасытен в любви. Княгиня радовалась и огорчалась. Она молила Бога о прощении, но, греша, тут же оправдывала себя: зачем судьба дала ей немощного мужа?

Вот и сейчас Любомир едет позади. Анастасия мысленно сравнивает его с князем, и сравнение не в пользу последнего.

Миновав посад, через каменные ворота въехала в детинец. Остановив коня, дождалась, когда Любомир принял повод, легко взбежала на высокое крыльцо. В дверях столкнулась с боярином Ерёмой:

– Князь в гриднице?

– Там, княгиня-матушка.

Анастасию при слове «матушка» покоробило. Ерёма называл её так всегда, хотя сам годами вполовину старше её. Ужели не хочет замечать, что она совсем молода?

Когда Анастасия вступила в гридницу, Андрей Александрович сидел у стола на лавке, покрытой красным сукном, обхватив голову ладонями. Увидев княгиню, положил руки на столешницу, улыбнулся:

– Я только что о тебе подумал.

– Отчего бы?

– Всё резвишься.

– Лета мои такие, а когда постарею и ноги отяжелеют, тогда на лавке отсиживаться стану.

Князь вскинул брови:

– Уж, не на меня ли намёк?

– Нет, князь Андрей, ты ещё лёгок на подъем. Что стоит тебе многовёрстный путь в Орду проделать!

– В Сарай езжу не скуки ради, а козни княжьи упреждал.

Анастасия скрестила на груди полные руки:

– Ох, князь Андрей, не криви душой, ты за власть брата родного не щадишь. Аль не помнишь, как на великого князя Дмитрия в Орде клеветал и татар на него водил? Всё великого княжения алкал.

– Дерзка ты, Анастасия, — нахмурился князь, — я терплю тебя, ибо люблю. А что так жестоко истину глаголешь, то коль не я, так меня — жизнь такова. Сама, поди, ведаешь: дай тверскому князю волю, он меня с потрохами сожрёт. А брат Даниил пощадит ли?

– Но Даниил на тебя обиду держит, потому как ты мыслишь Переяславское княжество перехватить.

– Аль я скрываю, что хочу один всей Русью править?

– Лаком пирог, да ухватишь ли весь враз?

– У меня пасть огромная.

– Ну-ну, князь Андрей.

– Поди, думаешь, подавлюсь? Так я вином запью.

– Смотри не захмелей.

– Я, княгиня, крепок.

– Мне ли того не знать. А теперь отпусти, князь Андрей, я отдохнуть желаю.

В тесной келье полумрак и звенящая тишина. Блеклый свет еле пробивается сквозь волоковое оконце, затянутое бычьим пузырём. В святом углу на князя Дмитрия строго глядит Иисус Христос, исполненный на доске неизвестным иконописцем.

Перед образом в медном поставце догорает свеча, и воск, оплавляясь, стекает ручейками.

В тёмном монашеском одеянии, больше напоминающем рубище, Дмитрий подходит к налою, крестится, и огонёк свечи покачивается. А за бревенчатой стеной кельи по-прежнему шумит лес и кричит какая-то птица. Дмитрий смотрит на догорающую свечу и думает, что она, как его жизнь, воспламенилась, отгорела и вот уже тухнет.

Пройдёт совсем короткое время, свеча вспыхнет последним пламенем и погаснет. Наступит тьма, лишь через оконце будет еле брезжить свет, означающий, что жизнь ещё продолжается.

Князь Дмитрий был когда-то великим князем… А ныне кто он? Инок, заканчивающий своё мирское существование здесь, в монастыре, среди нищей братии, проводящей дни в молитвах. А ведь ему ведомо и иное время: не монашеское одеяние, не смиренная ряса, а княжеские одежды и жизнь во дворцовых хоромах.

Вздрогнул Дмитрий, перекрестился, зашептал:

– Господи, Владыка небесный, я раб Твой, но греховные мысли одолевают меня. По скудоумию богохульствую я, без умысла злобного, прости меня, Боже… Ты даровал мне дыхание, Ты волен отнять его у меня. Тебе, Всевышний, принадлежат дни мои последние…

Бесшумно ступая, в келью вошёл игумен. Худой, с лицом аскета, он смотрел на инока из-под нависших, кустистых бровей, и Дмитрию казалось, что от игумена ничто не скроется. И он вымолвил:

– Твоя правда, отец духовный. Схиму приняв, чую душу мою грешную. Бытие, мирская жизнь меня одолевает. Не могу отрешиться от неё ни постом, ни молитвами.

Нахмурился игумен:

– Мне страдания твои ведомы, и душа твоя для меня не потёмки. Когда схиму принимал, мыслил я, что отречёшься ты от власти великокняжеской. Ан нет, прочно она тебя ухватила. Ныне зрю, в ските ты покаяние сыщешь. Завтра и проводим тебя…

Страшная была ночь, душная, обжигающая. Князь Андрей рвал на себе рубаху, ворот перехватывал дыхание. Хотел звать на подмогу, но голос пропал, из горла лишь хрип вырывался. А за оконцем сыч кричал, ухал, и князю чудилось, что птица плачет по нём. Ужели смерть к нему подступила? Навалилась, подмяла, душит костлявой рукой, хохочет.