Неделя пролетела как с куста. Бинты с меня сняли, оставив замотанными только плечи. Я начал вставать, и делать первые шаги. Голова кружилась, но колени больше не подгибались. Всё это время, меня держали на голодном пайке, не в смысле еды, а информационном. На любой вопрос, что происходит, одни отвечали всё хорошо, львы ушли, раны твои, мол, заживают. Другая, самая старшая, причмокивала языком, как дружественные народы Азии, не хватало только услышать — якши.

И вот я добрался до окна, и отодвинул занавеску. Руки почему-то слушались меня не очень, в пальцах покалывало и чувствовалось какое-то онемение.

Надо перенести яблони. Срубить! Из-за их крон ни черта не видно огороженного плетнем участка. Но и то, что видно, навевало тоску. На вспаханном поле, с которого недавно убрали картошку, и раздумывали сажать ещё раз или не сажать, осел небольшой табор из грязных и оборванных дикарей. Дикари переходили с места на место, и кучковались около разожжённого костра. Костёр горел, в непосредственной близости от плетёного забора. Очуметь! Охренели б…и!

— Надька, — заорал я дурниной. Голос прорезался моментально. — Бегом сюда.

По лестнице зашуршали голые пятки. Ни как не могу приручить их ходить дома в тапочках, и не таскать сюда, на босых ногах, грязь.

Растрёпанная голова показалась в двери, и выжидательно замерла на пороге. Тело осталось на ступеньках.

— Это, что? — я показал в окно на горящий костёр.

Надька вошла в комнату полностью и посмотрела туда, куда я показал пальцем.

— Еду готовят, — спокойно прокомментировала происходящее девушка.

— Потушить.

Надя замялась, потупив глаза в пол.

— Я не могу…

Понятно, появился кто-то шибко крутой, и маленькую девочку решили бортануть. Ну, ну. Посмотрим, кого нелёгкая принесла.

— Зови сюда всех.

Лёгкая улыбка промелькнула на лице Нади, и она, развернувшись на пятках, собралась исчезнуть из комнаты.

— Этих, не зови, только своих, — крикнул я вдогонку и, добравшись до своей койки, принял горизонтальное положение.

Пришли только дамы, Немо, сбежал на охоту с каким-то Омумом.

— Что здесь твориться? — задал я самый главный вопрос.

— Всё хорошо, — поспешила меня уверить Верка, — всё как обычно.

Я посмотрел на окно, выходящее на Яузу.

— Ты это называешь — хорошо? Почему, не покрашены… тьфу, не помыты? Почему огонь около забора горит? Вы чем занимаетесь? Кто сейчас на дежурстве у печи?

Девушки молчали. Ответов они не находили, и всё чаще стали переглядываться между собой, стараясь не встречаться со мной взглядами.

Первой решилась Надя.

— Их много. Мы не можем.

— Много значит. Ну, ну. А кто здесь хозяин?

— Ты, — встрепенулись три девицы.

Тьфу, на них. Дурами были, дурами и остались.

— Доспех сюда волоките…

И опять тишина.

— Не понял? Надя, я слушаю.

— Они его взяли.

— Кто они?

— Немо и Омум. Они сказали, что тебе это больше не пригодится.

— Кто сказал? Немо или этот… как его…?

— Омум.

— Понятно.

Всё встало на свои места. Пришло «большинство», и решило подмять под себя меньшинство. И на то, что вы спасли их шкуры, сэр, им глубоко начхать. Право сильного диктует здесь совсем другие законы, а не те к которым вы привыкли.

— Почему вы не сними?

— Есть плёх… — проговорила Ева, и посмотрела на меня жалобными глазами. — Лазить на…, — она раздвинула ноги, бесстыже выставив напоказ женскую достопримеча-тельность, окружённую ссадинами и сплошным синяком.

— И меня тоже, — наклонила низко голову Надя.

У меня зашевелились волосы, а на глаза упала розовая пелена. Первобытный вой вырвался из меня наружу. Я выл, выворачивая от натуги голосовые связки, до полного исступления. Где-то далеко в степи, мне ответил одинокий саблезубый волк, и его одинокую песню подхватили степные псы. Девушки в испуге отшатнулись от меня, и шарахнулись в разные стороны.

— Одежду мою тоже себе забрали? — просипел я сорванным голосом.

— Нет. Омуму не понравилась.

— А Немо?

— Немо боится Омума. И Изыра тоже боится.

— Изыр? Это ещё кто?

— Друг Омума.

— И где он?

— У костра сидит, вещи разбирает.

— Какие вещи?

— Твои.

Я посмотрел на Еву.

— Это он тебя трогал?

Ева ещё плохо понимала русский язык, поэтому за неё ответила Надя.

— Нет, он Еву не трогал. Это Омум сделал.

— А тебя?