— К этому нас толкает венерианская группа, не так ли? — выпалил Донал, юношеская застенчивость которого полностью исчезла под влиянием паров виски.

— Подумай сам, — обратился Кенси к нему. — Наука — единственная дорога в будущее. Старая Венера, Старый Марс, Кассида, Ньютон — может быть, они уже отжили свое. Блэйн — богатый и могущественный старик, но он не знает всех этих новых штучек, которые придумывают на Маре и Культисе или даже на Квакерских мирах и Сете. Вы, двое молодых, когда окажетесь среди звезд, должны будете как следует оценить обстановку, поскольку девять шансов из десяти, что вас постараются одурачить.

— Слушайте его, мальчики, — одобрительно проговорил Ичан. — Ваш дядя — настоящий мужчина и на голову вас выше. Расскажи им, Кенси.

— Ничто не стоит на месте, — начал Кенси, и при этих словах виски молниеносно ударило Доналу в голову, стол и темные скуластые лица перед ним словно поплыли куда-то во мрак столовой, а громовой голос Кенси донесся до него откуда-то издалека: — Все меняется, и об этом вы должны помнить постоянно. То, что было истинно вчера, может не быть истинным завтра. Так что помните об этом и не относитесь безоговорочно к чьим бы то ни было словам, даже к моим. Мы расплодились, как библейская саранча, и рассеялись среди звезд, разделившись на группы, каждая из которых решила избрать свой собственный путь. И теперь, хотя мы вроде бы по-прежнему рвемся куда-то вперед, не знаю уж куда, с головокружительной и все возрастающей скоростью, меня не покидает ощущение… что все мы как будто замерли на краю чего-то, чего-то огромного, ни на что не похожего и, возможно, ужасного. В самом деле, пора двигаться осмотрительнее.

— Я буду величайшим генералом всех времен! — воскликнул Донал и не меньше остальных удивился, услышав собственный запинающийся и невнятный, но громкий голос. — Они еще увидят — я покажу им, что такое Дорсай!

Он осознавал, что они смотрят на него, хотя лица их были как в тумане, кроме Кенси — наискосок от него через стол. Он угрюмо, изучающе разглядывал его. Донал ощутил руку отца на своем плече.

— Пора спать.

— Вот увидите… — хрипло начал Донал. Но все уже вставали, поднимая свои стаканы и поворачиваясь к его отцу, который тоже поднял стакан.

— Чтобы мы все снова встретились, — произнес отец.

И все стоя выпили. Остатки виски коснулись языка и горла Донала, безвкусные словно вода, — на секунду все прояснилось, и он увидел стоящих вокруг него высоких мужчин. Даже его брат Мор возвышался над ним на полголовы, так что он почувствовал себя мальчишкой-подрост-ком. Но в то же самое мгновение он вдруг ощутил невероятную нежность и жалость к ним, словно это он был взрослым, а они — детьми, которых необходимо защищать. Он открыл рот, чтобы сказать, впервые в жизни, как он их всех любит и что он всегда будет с ними, чтобы заботиться о них, — а потом туман снова сгустился, и он только успел понять, что Мор ведет его в спальню.

Некоторое время спустя он открыл глаза и увидел в темноте очертания фигуры, задергивавшей занавески в его комнате: только что взошла яркая двойная луна. Он узнал мать и во внезапном порыве скатился с постели, пошатываясь, подошел к ней и положил ей руки на плечи.

Мама… — произнес он.

Она смотрела на него; черты ее бледного лица смягчал лунный свет.

— Донал, ты простудишься.

— Мама… Если я когда-нибудь буду тебе нужен… чтобы заботиться о тебе…

— О мальчик мой, — она крепко прижала его к себе, — позаботься лучше о себе самом, мальчик мой… мальчик мой…

Донал еще раз взглянул на отражение в зеркале на стене его маленькой каюты. На него смотрел некто, почти совершенно ему незнакомый. Три короткие недели принесли с собой большие перемены; не то чтобы сам он слишком изменился, скорее изменилось его отношение к себе; так что не только из-за куртки в испанском стиле, обтягивающей рубашки и узких брюк, заправленных в сапоги, черных, как и остальной костюм, он едва узнавал себя — чужим казалось и тело под этой одеждой. Сказывалось и общение с представителями других миров. По сравнению с ними он выглядел высоким, уравновешенным и уверенным в себе. По пути с Дорсая к Альфе Центавра, в окружении других пассажиров-дорсайцев, он не замечал постепенных перемен. Лишь в просторном зале терминала на Ньютоне, среди шумной многотысячной толпы, он внезапно их осознал. Теперь же, пересев на другой корабль, направлявшийся на Квакерские миры, в преддверии своего первого обеда на борту роскошного лайнера, где, вероятно, больше никого с его планеты не было, он смотрел на себя в зеркало, внезапно ощутив себя взрослым.

Донал вышел из каюты, дверь которой мягко закрылась за ним, и свернул направо по узкому коридору. Направляясь в сторону главной кают-компании, он прошел через массивную дверь, в коридор следующей секции.

Оказавшись на пересечении с небольшим поперечным коридором, который вел налево и направо к туалетным комнатам этой секции, Донал чуть не налетел на стройную высокую девушку в строгом голубом платье до щиколоток. Она поспешно уступила ему дорогу, и какое-то мгновение они, застыв на месте, смотрели друг на друга.

— Прошу прощения. — Донал сделал два шага вперед, встретился с ней взглядом и понял, что его насторожило. Девушка выглядела испуганной; и этот странный, темный океан чувств, скрывавшийся под его непохожестью на других, внезапно пошел волнами от порыва ее ощутимого страха.

Теперь вблизи он отчетливо мог ее разглядеть. Она была старше, чем показалось ему вначале, — ей было по крайней мере лет двадцать. Однако в ней явно чувствовалась некая незрелость — намек на то, что ее красота станет очевидна позже, и значительно позже, чем у обычной женщины. Светло-каштановые волосы, глаза — широко расставленные и настолько зеленые, что, когда они широко раскрылись, стоило ей почувствовать его пристальный интерес, все остальные цвета улетучились из его разума. У нее был изящный прямой нос, чуть широковатый рот и твердый подбородок.