Это несчастие опять вызвало сильный испуг, ужас и вопли среди нас: корабль более, чем прежде, стало раскачивать со стороны в сторону, так что мы, шатаясь и качаясь как пьяные, валились друг через друга; никто без опоры не мог стоять, ни даже сидеть или лежать. Сломавшаяся и державшаяся еще на нескольких канатах мачта жестоко ударялась о судно. Шкипер вел себя весьма нехорошо; ему хотелось спасти такелаж, а между тем кораблю от сильных ударов грозила большая опасность. Поэтому все-таки, по серьезному требованию послов, канаты были обрублены. Боцманы жаловались и с воплями оплакивали своего сотоварища, лежавшего замертво. И вот опять и эту ночь провели мы в страшной боязни.

В начале следующего дня, 8 ноября, мы с тоскою и нетерпением ожидали увидеть ревельскую гавань, надеясь в этот же день спастись от неистовых волн и стать на берегу давно желанного порта; по нашему расчету ничего иного не следовало ждать, вследствие чего и посол Брюггеманн еще в предыдущий день успел сделать распоряжение, в каком именно порядке и с каким великолепием следовало въезжать в Ревель. Однако наши надежды и распоряжения расплылись как бы водою, земля как бы убегала от нас, и опять ее не было видно, и снова мы не знали, где мы. Хотя нам и казалось, что мы заблаговременно направили курс наш в гавань, все-таки выяснилось, что ночью нас слишком далеко отнесло влево от суши, так что утром мы не могли вновь достигнуть высоты [гавани]. Когда к 9 часам утра солнце несколько показалось, уничтожило туман и осветило нам окрестности, мы заметили, что успели уже проехать мимо ревельской гавани. А тут еще, при полном солнечном свете, с юго-запада поднялась страшная, неслыханная буря, подобная землетрясению — точно она собиралась уничтожить и смешать все: и небо, и землю, и море. В воздухе шел страшный свист и шум. Поднявшимся в виде громадных гор пенистые волны жестоко свирепствовали друг против друга. Корабль неоднократно как бы поглощался морем и вновь извергался им. Шкипер, человек старый, и некоторые из наших людей, которые раньше в ост- и вест-индских поездках насмотрелись всяких тяжких бурь, и те уверяли, что никогда еще не приходилось им испытывать такой бури и опасности.

Что тут было делать? Опять мы решили, что погибли, и другого средства мы не нашли, как, по совету штурмана, повернуть руль и направить судно к финляндским шхерам, или скалам, стараясь избегнуть подводных скал (которые в такую погоду должны бы, как говорится, «гореть», то есть шумом волн давать знать о себе) и надеясь, что или удастся укрыться в гавани Эльзенфосс [89] [Гельсингфорс] в Финляндии, или же, если бы Бог наслал на нас милостивое крушение, то, может быть, кое-кто будет выброшен на скалы и сохранит жизнь: ведь самое судно, будучи разбито, не могло дольше держаться на море. Поэтому некоторые из нас спрятали на себе все то, что им было особенно дорого и что они надеялись унести с собою.

Посол Брюггеманн открыл свою шкатулку, или дорожный ящичек, и разрешил всякому желающему захватить с собою, сколько кто хотел, денег и драгоценностей, на случай кораблекрушения, чтобы спасшийся лучше мог устроится, достигнув берега.

Некоторые из нас пали послам на шею со слезною мольбою, чтобы они, если могли помочь нам в чем-либо во время кораблекрушения, не оставили нас. Послы обещали исполнить эту просьбу. Мы плыли дальше, колеблясь между боязнью и надеждою, смертью и жизнью. Так как, по-видимому, жизнь наша должна была погибнуть, то каждый из нас примирялся с этим и готовился к смерти, но, тем не менее, естественная любовь к жизни у большинства из нас проявлялась все-таки в стонах и жалобах. Тут можно было сказать: «Из бездны взываю я к Тебе, Господи!» Некоторые сидели окоченев и от страха смерти не могли ни петь, ни молиться; оставалось только вздыхать. Один, из сожаления, утешал другого доброю надеждою, которой сам он не разделял. Когда наш священник, который раньше других воспрянул духом, запел:

то другой наш сотоварищ сказал: «Ах! Это счастье совсем не по нам; завтра, быть может, наши тела будут плавать вокруг скал». Как раньше мы охотно отказывались и от корабля и от имущества своего и просили только об одной жизни, так, в конце концов, забыли мы и о жизни и просили только о загробном блаженстве. В наших собственных глазах мы уже были мертвы, и вид у нас был, как у бледных трупов. Когда посол Крузиус увидел среди нас такой упадок духа, он сказал: «Продолжайте молиться! Я знаю. Бог нам поможет: мне это подсказывает мое сердце». Тем временем буря все возрастала и отогнала нас и от здешней гавани, так как судно, лишенное лучших парусов своих и принужденное пользоваться одним фоком, не желало более повиноваться штурману, но бежало вдоль Финского залива по ветру.

Теперь мы опять не знали, куда нам ехать. Главному боцману Юрьену Стеффенсу наконец пришло в голову, что перед нами как раз среди моря лежит остров Гохланд, на котором ему приходилось бывать и где он находил добрый якорный грунт. Этот остров лежит в 17 милях от Ревеля; следовало только попробовать, не удастся ли его достигнуть, и укрыться за ним. По его мнению, это было вполне возможно, лишь бы только удалось увидеть этот остров днем. Однако, так как день на половину уже успел пройти, нельзя было надеяться так скоро добраться до острова, тем более что один фок должен был подвигать судно вперед и не мог его уносить от волн. Поэтому-то мы и испытали раз — и это было для нас ужаснее всего, — что громадная волна сзади обрушилась на нашу каюту, перебросилась на корабль и покрыла его целиком. От сотрясения мы все попадали, думая, что идем ко дну. Нам пришлось поспешно заняться выкачиванием и выливанием воды, которая постоянно вливалась в разбитую каюту; и так мы плыли дальше в постоянном страхе. Приблизительно в три часа пополудни один из боцманов полез на фок-ванты, чтобы посмотреть, близка ли земля. Когда он увидел остров и закричал: «Слава Богу! Я вижу Гохланд!» — мы так сильно обрадовались, что захлопали в ладоши, заплакали от радости и снова начали говорить друг другу слова утешения: «Значит, услышал-таки Господь Бог наши вопли и вздыхания: Он не желает нас оставить». И мы уверенно стали петь: «Тебе Бога хвалим». Мы думали, что уже избежали опасности, а ведь между тем мы плыли все еще на разбитом судне среди неистовых волн и не знали, что за несчастие нас ждет около Гохланда.

С заходом солнца буря начала утихать, но разгневанное море все еще поднимало волны весьма высоко. Мы поставили спереди на судне четырех человек, чтобы следить за движением к острову, которое опасно из-за скалы, лежащей перед Гохландом; эти четверо должны были о том, что увидят, немедленно кричать шкиперу, стоявшему у руля. На наше счастье, пошел снег, и так как вообще в этот день погода была ясная и сияло солнце, так что [покрытые снегом] скалы среди черной воды стали тем более заметными, то мы к вечеру около 7 часов прибыли за остров, и во внутреннем заливе, лежащем к ВСВ, стали на якорь при 19 саженях глубины.

В этот вечер мы опять приняли немного пищи, после того как мы несколько дней не ели и не пили. Мы решили в дальнейшем, во время путешествия, дважды в день иметь молитвенные часы и вообще в известное время благодарить Господа Бога днями покаяния, молитвы и поста за милостивые помощь и избавление: ведь, по правде, в этот день мы могли ощутить особую милость к нам Бога, так как буря, ветер и море, сначала враждебные нам и как будто сговорившиеся погубить нас, потом оказались вполне к нашим услугам, и то, от чего, как мы думали, наша жизнь погибнет, то именно и сохранило нам ее: ведь как раз тогда, когда мы с нашим разбитым судном думали рискнуть в опасные, обильные кораблекрушениями скалы, что не обошлось бы без ущерба, — именно в этот момент сильная буря стала еще сильнее, чтобы удержать нас от скал и направить наш путь к Гохланду.