— Ты хочешь сказать, — удивился Джим, — что все уже знают?

— Знают? Еще бы, разве такое скроешь. Вечером об этом напишут в газетах. Доктору Ламару придется так или иначе отстаивать свое доброе имя.

Джим оперся рукой о машину, распластав свои длинные пальцы по металлу.

— Ты хочешь сказать, Тейлор изучил эти чеки?

На сей раз удивился Кларк:

— Разве ты не слышал, что случилось?

Выпученные глаза Джима послужили исчерпывающим ответом.

— Так вот, — с театральной выразительностью объявил Кларк, — эти четверо раздавили еще бутылку, вусмерть упились и придумали сразить наповал весь город, для чего Нэнси и этот тип Мерритт нынче в семь утра поженились в Роквилле.

В металле под пальцами Джеллибина образовалась легкая вмятина.

— Поженились?

— Вот именно. Нэнси, протрезвев, перетрухнула, залилась слезами и кинулась в город: твердит, это вышло по ошибке. Доктор Ламар сперва разошелся не на шутку, грозил убить Мерритта, но в конце концов скандал кое-как замяли, и Нэнси с Мерриттом поездом в два тридцать отправились в Саванну.

Джим закрыл глаза и с трудом одолел внезапную дурноту.

— Паршивая история, — заметил Кларк философски. — Я не о женитьбе, с этим все более или менее ничего, хотя, по-моему, Нэнси его ни вот столечко не любит. Беда в другом: что благовоспитанная девушка таким манером обошлась со своей семьей.

Джеллибин оторвался от машины и отвернулся. Внутри у него снова что-то творилось — в чем суть процесса, он бы не объяснил, но это была перемена едва ли не на химическом уровне.

— Ты куда? — спросил Кларк.

Джеллибин обернулся и бросил скучный взгляд через плечо.

— Мне надо идти, — пробормотал он. — Слишком долго гулял, совсем умотался.

— А-а.

В три часа на улице сделалось знойно, к четырем воздух раскалился еще больше; апрельская пыльная дымка сгущалась и расходилась, заставляя солнце играть в прятки, — старая как мир забава, что повторяется день за днем испокон веков. Но в половине пятого на землю опустился первый покров покоя, под навесами и густыми кронами деревьев удлинились тени. При такой жаре не думалось ни о чем другом. Вся жизнь свелась к погоде, к ожиданию прохлады — нежной и ласковой, как женская рука на усталом челе; все остальное пока не имело значения. В Джорджии ощущают, хотя не говорят словами, что такова величайшая мудрость юга, и вот, немного повременив, наш Джеллибин свернул в бильярдный зал на Джексон-стрит. Там его ждала, несомненно, толпа родственных душ, готовых повторять все свои прежние, хорошо ему известные шуточки.

Скользнув безразличным взглядом по заголовку этой истории, усталый читатель примет его, наверное, за метафору. Когда заводят речь про одежку и ножки, про падающий бутерброд или новую метлу, то имеют в виду обычно совсем не одежку, бутерброд или метлу. Моя история является исключением. Я намерен рассказать о самом что ни на есть видимом и осязаемом верблюжьем тыле, причем реального размера.

Начав с шеи, мы дойдем постепенно до хвоста. Позвольте познакомить вас с мистером Перри Паркхерстом, двадцати восьми лет, юристом, уроженцем Толидо. Перри — обладатель прекрасных зубов и гарвардского диплома, волосы причесывает на прямой пробор. Вы встречались с ним раньше: в Кливленде, Портленде, Сент-Поле, Индианаполисе, Канзас-Сити и прочих городах. «Братья Бейкер» из Нью-Йорка каждые полгода, во время очередной поездки по западным штатам, делают остановку, чтобы его одеть; от «Монморанси и компании» к нему каждые три месяца срочно направляется некий юноша, дабы на месте убедиться, что не ошибся с требуемым числом перфораций на обуви клиента. Сейчас у Перри имеется отечественный родстер, в будущем должен появиться и французский; войдет в моду китайский танк — будет и китайский танк. По виду он смахивает на рекламное изображение молодого человека, натирающего свою загорелую грудь косметической примочкой; раз в два года он ездит на восток, чтобы встретиться с однокашниками.

Позвольте представить вам любовь Перри Паркхерста. Зовут ее Бетти Мидилл, и она любит кинематограф. Отец дает ей три сотни в месяц на наряды, глаза у нее карие, волосы темные с рыжинкой, веера из перьев — пяти цветов. Представляю вам и ее отца Сайруса Мидилла. Согласно всем внешним приметам он состоит из плоти и крови, однако, как это ни странно, в Толидо он известен как Алюминиевый человек. Между тем в окне его клуба, с двумя или тремя Железными людьми, Сосновым человеком и Медным, он наравне с собеседниками выглядит вполне рядовым представителем человеческого рода, и даже более чем рядовым — если вы понимаете, о чем я.

Так вот, за время рождественских праздников 1919 года в Толидо состоялись (я считаю только те события, участников которых обозначают как «тот самый») сорок один званый обед, шестнадцать танцевальных вечеринок, шесть полуденных трапез, как мужских, так и женских, двенадцать чаепитий, четыре мальчишника, две свадьбы и тринадцать вечеринок с бриджем. Под суммарным воздействием всего этого Перри Паркхерст двадцать девятого декабря пришел к решению.

Эта девчонка Мидилл хочет за него замуж и одновременно не хочет. Она и без того неплохо проводит время, а потому совсем не стремится столь круто поменять свою судьбу. Тем временем их негласная помолвка так затянулась, что возникло опасение, как бы она в один прекрасный день не обрушилась под собственной тяжестью. Некий коротышка по имени Уорбертон, знакомый со всеми обстоятельствами, призывал Перри разрубить узел одним махом, то есть отправиться в дом Мидиллов с разрешением на брак и поставить невесту перед выбором: немедленная свадьба или окончательный разрыв. И вот Паркхерст явился туда с предложением, лицензией и ультиматумом, за чем незамедлительно последовала самая ожесточенная ссора, открытые военные действия, какими обычно завершаются затянувшиеся войны и помолвки. Произошла одна из тех трагических ссор, когда любящие трезвеют, подвергают друг друга хладнокровной оценке и задают себе вопрос: не был ли их роман ошибкой? Обычный финал таких историй — благой поцелуй и взаимные признания своей вины. Скажи, что это была моя вина! Ну говори же! Говори, я так хочу!

Но когда в воздухе уже пахло миром и оба если и длили ссору, то лишь затем, чтобы полнее насладиться ее окончанием, Бетти пришлось отвлечься на телефонный разговор с ее болтливой тетушкой, продлившийся целых двадцать минут. К концу восемнадцатой минуты Перри Паркхерст, подстегиваемый гордостью, подозрениями и ущемленным самолюбием, надел свою длинную шубу, водрузил на голову мягкую светло-коричневую шляпу и вышел за дверь.

— Все кончено, — пробормотал он судорожно, пытаясь включить первую скорость. — Все кончено… Будь ты неладна, если я в ближайший час не заведусь! — Последнее было обращено к машине: немало простояв без движения, мотор успел остыть.