— Мы парим, как на крыльях, по черному воздуху, — крикнула она сверху, — а ноги у нас вытянуты, словно дельфиний хвост, и нам кажется, что до этого серебра еще лететь и лететь куда-то вниз, но вдруг оно принимает нас в свои теплые объятия, а волны покрывают ласками и поцелуями.

С этими словами Ардита оторвалась от скалы, и у Карлайла перехватило дыхание. Он только теперь сообразил, что прыгнула она футов с сорока. Прошла целая вечность, пока он не услышал короткого всплеска, — это она вошла в море.

Когда до его настороженного слуха добежал вверх по отвесной скале ручеек ее смеха, у Карлайла вырвался радостный вздох облегчения, и в этот миг ему стало ясно, что он полюбил.

Время без всякого умысла подарило им три заката. Когда солнце через час после первой зари пролилось в иллюминатор, Ардита бодро вскочила и, натянув купальный костюм, поднялась из каюты на палубу. Негры всякий раз при ее появлении оставляли свои занятия и, смешливо переговариваясь, толпились у борта, пока она гибкой рыбешкой скользила то под водой, то на прозрачной поверхности моря. В послеполуденной прохладе она шла купаться, а после нежилась и курила на утесе рядом с Карлайлом; или они лежали лицом друг к другу на песчаном южном берегу, изредка переговаривались, но не забывали следить за живописным и безвозвратным уходом дня в бесконечную истому тропического вечера.

И с течением долгих часов солнца Ардита мало-помалу перестала воспринимать это происшествие как случайное безумство, травинку романтики в пустыне обыденности. Она с содроганием ждала приближения того времени, когда Карлайл возьмет курс на юг; она с содроганием думала, что будет с ней самой, — эти мысли вдруг сделались тревожными, а любые решения оказывались неприемлемыми. Если бы в языческих закоулках ее души нашлось место для молитвы, она попросила бы для себя только одного: чтобы жизнь ее хотя бы на время осталась непотревоженной, лениво подвластной наивному течению быстрых фантазий Карлайла, его живому мальчишескому воображению и толике одержимости, которая пронизывала его темперамент и окрашивала все его поступки.

Но история эта не о том, как двое оказались на острове, и суть ее по большому счету не в том, что из оторванности от мира рождается любовь. Это всего лишь изображение двух индивидуальностей, а идиллический антураж в виде пальм Гольфстрима более или менее вторичен. Большинство из нас удовлетворяется тем, чтобы существовать и спариваться, борясь за право на то и на другое, а доминирующая идея — обреченная на провал попытка управлять собственной судьбой — остается уделом немногих счастливцев или несчастливцев.

В характере Ардиты меня интересует смелость, которая померкнет вместе с красотой и юностью.

— Возьми меня с собой, — сказала она как-то раз поздним вечером, сидя рядом с ним под сенью раскидистых пальм; негры выгрузили из ялика свои музыкальные инструменты, и теплое дыхание ночи разносило вокруг причудливые звуки регтайма. — Я хочу появиться через десять лет баснословно богатой индианкой из касты браминов, — продолжала она.

Карлайл бросил на нее быстрый взгляд:

— А знаешь, такое вполне возможно.

Она рассмеялась:

— Это предложение руки и сердца? Супер! Ардита Фарнэм — невеста пирата. Девушку из высшего света похитил грабитель-музыкант.

— Ограбления банка не было.

— А что же было? Почему ты молчишь?

— Не хочу лишать тебя иллюзий.

— Я не питаю на твой счет никаких иллюзий, дружок.

— Речь идет о твоих иллюзиях на твой же собственный счет.

Она удивленно подняла глаза:

— На мой собственный счет?! Каким боком я связана с преступными деяниями?

— Скоро узнаем.

Потянувшись к нему, Ардита похлопала его по руке.

— Уважаемый мистер Кертис Карлайл, — тихо произнесла она, — вы, случаем, не влюбились?

— А какое это имеет значение?

— Большое. Потому что я, кажется, по уши.

Он иронически покосился на нее.

— И таким образом довела свой январский баланс до полудюжины, — предположил он. — А вдруг я поймаю тебя на слове и позову с собой в Индию?

— Может, и мне поймать тебя на слове?

Он пожал плечами:

— Пожениться можно и в Кальяо.

— А что ты мне можешь предложить? Не хочу тебя обидеть, но если тебя настигнут охотники за головами, рассчитывая на вознаграждение в двадцать тысяч долларов, что будет со мной?

— Я думал, ты ничего не боишься.

— Так и есть, но я не собираюсь доказывать это одному-единственному человеку ценой своей судьбы.

— Была бы ты из бедняков… Нищая девочка, мечтательно глядящая поверх забора фермы.

— Какая прелесть, да?

— Я бы мог тебя удивлять — открывал бы тебе глаза и радовался. Если бы у тебя хоть в чем-то была нужда! Неужели ты не понимаешь?