– Я тебе предлагаю вполне компромиссный вариант. – Слезы снова катились из ее глаз ручьями. – Нинка тебя не отпустит, я знаю. Будет сама сидеть в Ленинграде и тебя никому не отдаст. Мы, бабы, жадные.

В голосе ее вдруг снова вспыхивала надежда, и она опять просила.

– Пусть это никогда не сбудется, но ты пообещай. Скажи: «Хорошо, Катя». И я буду жить этой надеждой. Ну, что тебе стоит пообещать?

– Не могу, Катя. – Он действительно не мог, хотя и жалел Катю.

– Ладно, – соглашалась она, будто заранее ждала такого ответа. – Но скажи, в твоем сердце есть хоть немножко сочувствия ко мне? Есть?

– Я тебя понимаю, Катя.

– А сочувствие есть?

– Есть, Катя. Но что я могу…

– Все можешь, – перебила она, – все. Я очень хочу иметь ребенка, у меня будет смысл в жизни. Помоги мне.

– Как? – не понял Ефимов. Просьба была очень уж неожиданной.

Катя посмотрела на него с иронией.

– Ты что же, не знаешь, отчего рождаются дети?

– Перестань, Катя, – Ефимова начала раздражать ее развязность.

– Неужели я такая уродина? – не сдавалась Катя. – Синий чулок? Ты посмотри, какое у меня тело, какая фигура!

Ефимов и глазом моргнуть не успел, как она одним движением сбросила через голову свою марлевую кофту, рванула молнию и переступила через упавшие к ступням вельветовые брюки. На загорелом теле белым клинышком выделялись те места, где должны быть трусы и бюстгальтер. Она нагишом стояла посреди комнаты, как античная статуя с опущенными вниз глазами, – красивая и холодная.

– Артистка ты, Катерина, – улыбнулся вдруг Ефимов. – На витрину тебя надо, в «Пассаж», – и подал кофту: – Одевайся. В красоте твоей я никогда не сомневался. Но сердцу не прикажешь.

Одевшись, Катя долго приводила в порядок заплаканное лицо, потом устало и безразлично попросила:

– Постарайся, если сможешь, забыть все, что я тут делала и говорила… Звони мне иногда. Мы ведь учились в одной школе. Я буду рада. И не бойся. Ничего подобного больше не повторится.

А на рассвете, уходя, она обняла Ефимова порывисто и жадно, прижалась щекой к щеке, и он – нет, не увидел – почувствовал, как из ее глаз снова брызнули слезы.

Волков подъезжал к дому, когда сумерки короткой ночи тронул рассвет. Он вышел из машины и закурил. Дым сигареты сладко и пьяняще наполнил легкие, и Волков присел на бордюр тротуара, чтобы докурить сигарету. Ноги уже едва держали его. Хотелось разостлать на камнях куртку и полежать, ни о чем не думая. Но рядом был дом с десятками окон. И хотя ни одно из них не светилось, Волков знал – окна всегда бывают зрячими. Кто-нибудь обязательно придумает, что ночью командир пьяный валялся на тротуаре.

Сегодня ему уже не раз приходило желание навсегда оставить полк. Он чувствовал – работает на пределе. Авария с Новиковым и вовсе вышибла из колеи. Завтра нагрянут «ревизоры», будут терзать душу, а она уже и без того истерзана. Чего он только сегодня за день не передумал. Командир есть командир. Что бы в полку ни случилось, прямая или косвенная вина – на нем. Что-то, значит, не доглядел, не предусмотрел, не предугадал, не научил.

Первые часы рядом с живым Новиковым ему показались самыми блаженными в его жизни. Он уже ничего хорошего не ждал от завтрашнего дня, понимая, что смерть Новикова будет витать над ним до конца жизни. И вдруг такой подарок – цел и невредим.

Радость схлынула, навалились сиюминутные дела, и пошло, покатило. С утра – все сначала. А Новикову придется полежать. Как бы эта сонливость не стала постоянной. И Алина в госпиталь угодила. Уже теперь она точно никуда не поедет. И Новикова оставят. С кем ему начинать на Севере? Тут хоть Чиж рядом.

Воспоминание о Чиже болью отдалось в сердце. Он даже представить не мог полк без Чижа.

Волков уже хотел загасить сигарету и подняться в дом, как услышал сзади легкие шаги. Решил не поворачиваться. Кто бы там ни был, пусть идет мимо. Говорить ни с кем не хотелось.

Но прохожий остановился возле него и присел рядом, крепко взяв под руку.

– Не спала? – спросил Волков ласково.

– Случайно проснулась, – улыбнулась Маша, – делать нечего. Дай, думаю, прогуляюсь по свежему воздуху. Выхожу – кто-то сидит. Присяду, решила я, вдвоем все-таки веселее.

– Воздух утром чистый.

– Укатали Сивку крутые горки?

– Сразу все навалилось, не знаешь, за что хвататься… Но ничего, – добавил он бодро, – штопор тем, и хорош, что из него приятно выходить.