Томсон Сэмюэл
Шрифт:
Вильям Крич (1745 – 1815)
Некоему господину, сетовавшему на то, что потерял старые карманные часы
К чему же огорченный вид?
Зачем же раздражаться тут?
Не сетуй: время прочь летит —
Часы, как должно, прочь бегут.
Отменно тощему и телесно слабому автору, сочинившему архипустейший трактат
Где же, где он, источник моих вдохновений? —
И талант удивляется часто, и гений.
Ты же в собственном облике черпаешь мощь:
Твой никчемный трактат и бессилен, и тощ.
Залог блаженства
Пройди, пересеки весь круг земной
Вослед за ветром вольным, иль волной —
О! Все под солнцем здешним суета!
В конце пути – могильная плита.
Гляди: алтынник деньги бережет,
И родиной торгует патриот;
И всяк чиновник истовый готов
Пасть жертвой государственных трудов!
В прекраснейшем фиале – страшный яд:
Иной влюбленный удавиться рад!
Иных манит научная стезя —
Да ничего на ней познать нельзя.
О, где оно, блаженство, смертный, где?
Наш мир земной с блаженством во вражде!
Ты в Небеса лазурные гляди —
Блаженство – там, блаженство – впереди!
Твой ум и дух от бедствий и тревог
Лишь Бог избавит. Помни: только Бог!
Роберт Фергюссон (1750 – 1774)
Добротное сукно
Коль ты пополнить был бы рад
Людей великих долгий ряд,
За ум и труд не жди наград —
Секрет в ином:
Добротнейшим живот и зад
Одень сукном!
О, ежели купил отрез
Добротный, и в обновку влез,
То вымахаешь до небес —
Пускай ты гном:
Добротным даден рост – и вес! —
Тебе сукном.
В кафтане из дешевой ткани
Ты – ровня распоследней рвани,
Предмет насмешек – или брани, —
А чья вина?
Не зря гогочут горожане:
«Купи сукна!»
Развязный брадобрей в субботу
Кончает поскорей работу:
Трудился до седьмого поту
Цирюльник, – но
Рядиться время обормоту
Пришло в сукно!
Гляди: грядет он, – прям и горд,
Как родовитый, славный лорд,
Чужих вовек не бривший морд, —
Отколь сей форс?
В сукно оделся юркий черт —
Добротный ворс!
В одежке бедной не моги
К девицам направлять шаги —
Напрасно стопчешь сапоги!
Пуста мошна?
Влезай хоть по уши в долги —
Купи сукна!
Коль скоро твой истерт камзол —
Девичий голос груб и зол,
И дева цедит: «Хам! Осел!»
Шипит она:
«Ишь, воздыхатель, – нищ и гол!
Купи сукна!»
В сукно одевшись, тот же час
Предстанет принцем свинопас,
И богословом – лоботряс.
Мораль ясна:
Будь кем захочешь, коль припас
Кусок сукна!
Родиться Ньютоном, Шекспиром —
И дозволять в кафтане дырам
Зиять – беда: ничьим кумиром
Не стать – хана!
Да, всем тебя освищут миром…
Купи сукна.
Свежие устрицы
Счастливец, кто избавлен от забот,
Чей шелковый иль кожаный кошель
Не пуст, – и можно пить холодный эль,
И не грустить при виде свежих устриц.
Филлипс
Где б ни качал соленый вал
Рыбачью шхуну либо ял,
Где б ни влачил добычу трал
Иль перемет, —
Никто шотландских не знавал
Богаче вод.
Тунца, и сельди, и трески
В них изобильны косяки;
Угри отменно велики, —
А уж макрели!
И устриц лакомых садки —
На всякой мели.
Ликуй, береговой народ,
Поскольку осень – у ворот,
И Посейдон в столицу шлет
Шотландцам дань, —
И устриц полон всякий рот,
Куда ни глянь.
Теперь никто из объедал
Не внемлет лекарю: бахвал,
Ты, видно, публику считал
Безмозглой дурой?
Разбейся вдребезги фиал
С твоей микстурой!
Сюда, понурый хворый люд,
Тут свежих устриц подают!
Они врачуют в пять минут —
Любой порой! —
Зубную боль, мигрень, и зуд,
И геморрой!
Пропойца, гей! Тряхни копилкой!
Ты, обессиленный бутылкой,
Цепляй-ка свежих устриц вилкой
На радость глотке —
И не страдай от страсти пылкой
К вину и водке!
Когда гремит над головой,
И хлещет влагой дождевой,
Когда вздымается прибой,
И ветер свеж,
Займи в трактире столик свой —
И устриц ешь!
Когда купцу в урочный час
Придет пора замкнуть лабаз,
Вечерний звон торопит нас,
Манит в кабак,
Дабы во устричном погряз
Обжорстве всяк.
Бывало, меркнет Феб в окне,
А я блаженствую вполне,
Взыскуя истины в вине
Пред очагом…
Родным гнездом казался мне
Питейный дом.
Коль у глупца полно монет,
Глупец являет приверед,
И жрет изысканный паштет
С довольной миной;
А ты ешь устриц на обед —
И суп куриный.
И в Новой Гавани кутеж,
И в Устричном Поселке тож:
Сидит попарно молодежь
В любом трактире —
И устриц отворяет нож
Крупнейших в мире!
О, здешний люд весьма неглуп
(Хоть неучтив подчас и груб,
И сдачу пробует на зуб!) —
Он хлещет виски
И устричный хлебает суп
Из полной миски!
И если пива льются реки,
Глотайте устриц, человеки,
Дабы не тяжелели веки!
И – шиллинг на кон,
Что вас не перепьют вовеки
Ни поп, ни дьякон!
К моим ветхим порткам
Ступайте прочь… Прощайте, – хоть
Вы знатно грели кровь и плоть
Мою – прощайте… Мы, бедняги —
Певцы, маратели бумаги, —
Таскаем рвань, доколе вслед
Не засвистит шутник сосед,
Покуда с горем пополам
Заплаты сокрывают срам,
Покуда стужа сквозь прорехи
Не донимает без помехи.
Не так ли чахнущий больной
Не поспешает в мир иной
И бочками лекарства пьет —
Авось, протянет лишний год?
Но, как спасаться ни горазд, —
А все едино, дуба даст.
Мне внятен ваш немой упрек;
Отлично помню, кто берег
И защищал мой бедный зад
В мороз и вьюгу, в дождь и град.
Увы! – неблагодарны барды,
И вылететь в окно мансарды
Моим порткам пришла пора:
Ни золота, ни серебра
Не вверишь столь худым карманам
В отрепье, столь безбожно драном.
А ежели в кармане грош,
Иль вовсе на аркане вошь
(Поэты нищи искони) —
Терять последнее? Ни-ни!
Портки! таков уж белый свет, —
И вам ли горше всех? О нет:
Мы любим друга, если тот
Поит вином и в долг дает;
А деньги у него иссякли —
И вышел дружбе срок. Не так ли?
Но, если человек не шваль,
Ему друзей злосчастных жаль, —
И мне вас жаль. Надевши вас,
Я подымался на Парнас!
Но мыслит Муза, что во вред
Нам изобилие монет, —
А мы без них угрюмы, злобны,
Понуры, неблагоутробны:
Коль скоро нет житейских благ,
То в каждом ближнем зрится враг.
Видали вы, как мой бокал
В руке недрогнувшей сверкал,
И лик мой счастлив был и свеж —
И сколь светло мечталось прежь!
Мечты погибли – все подряд,
Как маргаритки в зимний хлад…
Эх, нет умелого портняжки,
А поврежденья ваши тяжки!
Вы долгие служили годы
И не внимали крику моды,
Но – времени vicissitudo…
Вы одряхлели. Верю: худо
К последней близиться секунде.
Увы! Sic transit gloria mundi!
Спешите к некой лютой дуре,
Чей голос родствен реву бури, —
Вы подошли бы ей вполне,
Мужеподобнейшей жене!
Стыжусь открыто вас таскать я, —
Так скройтесь под подолом платья,
Чтоб ощутить объем и вес
Вельми упитанных телес!
А коль дождусь иных времен
И окажусь обогащен,
И задеру нескромный нос,
Имея денег целый воз, —
Пусть мне предстанет призрак ваш!
И укрощу хвастливый раж,
И вспомню, по какой одежке
Протягивал когда-то ножки.
Так царь Филипп – я вспомнил ныне, —
Пределы царской клал гордыне,
Чтоб Македония нимало
От спеси царской не страдала:
Слугою состоял при нем
Гнуснейший смерд, развратный гном —
И дротом этого слуги
Вправлялись царские мозги.
Крестьянский очаг
Et multo in primis hilarans conviuia Baccho
Ante focum, si frigus erit, (si messis, in umbra,
Vina novum fundam calathis Ariusia nectar)
Virg. Buc.
Прежде всего оживлять пиры наши Вакхом обильным
Буду, зимой у огня, а летом под тенью древесной,
Буду я лить молодое вино, Ареусии не́ктар.
Вергилий. Буколики
Перевод С. Шервинского [2]
Когда под вечер меркнет небосвод,
Когда усталый в хлев шагает вол,
Когда цепы кончают обмолот,
И прерывает мельница помол,–
О как, свершив урочный зимний труд,
И позабывши зимний лютый хлад,
Сельчане создают себе уют
Среди забав домашних и услад?
Начни, о Муза, петь на сельский лад!
Поленницу на земляном горбу
Укутали от снега и ветров;
И ух, как будет весело в трубу
Гудеть огонь сухих дубовых дров!
Хозяин, воротясь, глядит кругом —
И забывает, что пришла зима,
И люб ему родной и чистый дом —
Да, чистый дом, – хоть бедный, и весьма…
А встречь идет хозяюшка сама.
И после изнурительного дня
Обильной муж потребует еды,
И кружку эля выпьет у огня:
Харчи худые – скверные труды!
И груда пышек источает жар,
А в масле пышки новые скворчат,
И в чугунке горяч мясной навар,
И слышен запах жареных курчат;
И тянется к стропилам сытный чад.
И здесь – ледащим неженкам урок:
Работай от зари и до зари —
И ешь нехитрый кус, идущий впрок! —
И здрав извне пребудешь и внутри.
Да, всякий день пребудешь бодр и прям!
А ночью станешь спать, сурку сродни,–
И шастать прекратишь по докторам:
Ненадобны содеются они.
А смерть придет —
лишь свой преклонный век вини.
Сколь подвигов, из пищи таковой
Почерпав сил, вершил шотландский род!
Бойцы дрались, рискуя головой,
Весь день, покуда солнце не зайдет.
Сколь туго мы натягивали лук!
И нас никто не застигал врасплох:
Датчане гибли от шотландских рук,
Шотландский побеждал чертополох
И римского орла – свидетель Бог!
Семья поест, и примутся тогда
Судачить – языки развяжет эль:
Как прибывала полая вода —
Она для здешних пагубна земель,–
Каков хозяйству был от ней урон;
И как за Дженни увивался Джок;
Как принесла в подоле Марион,
У коей был неведомый дружок…
Чего не вспомнишь, в тесный сев кружок!
А после, в наступившей тишине,
Теснятся дети ближе к очагу:
Проказники, насытившись вполне,
Внимать готовы – ша, и ни гу-гу! —
Рассказам бабкиным о старине,
О ворожбе по сочетаньям звезд,
О колдовстве полночном при луне,
О навях, покидающих погост…
И мнится, даже пес поджал мохнатый хвост!
Вещает бабка: «Дьявол – он здоров
Нечистый сброд науськивать на нас!
Вишь, портят ведьмы нашенских коров,
И в засухе злодейский винен сглаз…»
Не смейтесь, о читатели! Скорбеть,
Внимая бабке, нужно бы, ей-ей:
Вы млады и насмешливы – но ведь
Приблизитесь и вы к закату дней,–
И дряхлость вас не сделает умней.
Пусть одряхлела бабка – все равно
Она еще не из последних прях:
По вечерам жужжит веретено
В старушечьих морщинистых руках.
Садится бабка и за ткацкий стан;
И, если внук на праздник приодет
В самою бабкой скроенный кафтан,
В очах ее лучится добрый свет.
Да, нынче бабка есть, а завтра – нет…
Ох, за день утомлен глава семьи!
Легко ль работать в пору зимних стуж?
И вдлинь своей излюбленой скамьи
Уже хозяйкин растянулся муж.
Но пес и кошки знают: их черед
Вот-вот придет – получат смачный шмат,
И лакомой похлебки всем нальет
Хозяин, – ибо добр и тороват.
Желать ли благ иных, иных наград?
А после будут слушать батраки
Наказ на завтра: как чинить забор,
Как отвозить на мельницу мешки —
Да чтоб не гнать коня во весь опор.
Проверить, сколь исправно заперт хлев
Хозяюшка поденщицам велит:
Пеструшка не корова – чистый лев!
Ну, чья скотина эдак вот шалит?
Все брык да брык – подойник и пролит!
А после – всех одолевает сон:
Зевнули даже пес и котофей.
Всяк честными трудами изнурен,
И всех зовет в объятия Морфей.
Коптит огарок, воткнутый в бутыль,
И сонно головнями свищет печь…
Заливши пламя и задув фитиль,
Сельчане отправляются прилечь,
Поспать – и встать заре грядущей встречь.
Мир дому твоему, о честный друг,
Кормилец добрый наш из года в год!
Пускай же твой усердно пашет плуг,
И сельский труд плоды свои дает
В обилии – как ныне, так и впредь.
Земля! оратаю твоих полей
Здоровую подай вседневно снедь,
И вволю пива пенного налей —
Чтоб жить шотландцам все дружней
и веселей!
Роберт Бернс (1759–1796)
Праздник Всех Святых
Для резвых фей, для их затей
Настала нынче ночь;
И при луне спешат оне
От Кэслз-Донэнз1 прочь.
А путь один – туда, в Колин!
Летите, скакуны,
Вперед! И вот – заветный Грот2,
Потоки, валуны…
И что за ночь!
Где меж излучистых брегов
Струится светлый Дун,
Где древле Брюс громил врагов,
Сельчане – стар и юн,
Сходились в доме близ воды —
Искать себе потех:
Рвать кочерыгу из гряды,
В печи калить орех —
Гадать всю ночь.
Пусть из холста, зато чиста
Одежка у девиц;
Сердца нежны, добры, верны,
И краше нету лиц.
А на лодыжках у парней —
«Любовные подвязки»3;
Один молчит, овцы смирней,
Другой – девицам сказки
Плетет всю ночь.
Сперва среди капустных гряд —
Упрятав лица в шапки,
Не глядя, – ищут наугад
Прямой и крупной хряпки4.
Умишком хил, от прочих Вилл
Отбился – ох и прост!
И кочерыжку подцепил —
Что поросячий хвост.
В такую ночь!..
Коль кочешок отменно чист,
Иль несуразно скрючен —
Какой несется гам и свист
Во мглу речных излучин!
И, хряпку испытав на вкус,
Кладут ее над дверью,
На поперечный толстый брус —
По древнему поверью,
В глухую ночь.
Девицам срок спешить на ток:
По колоски пора5;
Но хищный Роб подкрался, чтоб
Живей пошла игра.
И крепко Робова рука
Сгребла в потемках Нелли,
И очень скоро с колоска
Все зернышки слетели:
Шальная ночь.
Орехов бабкиных запас6
Пускается по кругу:
Который парень в этот час
Найдет свою подругу?
Иной орех, попав в очаг,
Лежит с другим на пару;
Иной же скачет на углях
И лопается с жару.
И длится ночь…
Джин два бросает в камелек,
Гадая о судьбе;
«Вот это я, а это Джок», —
Речет она себе.
Сдается, их не разлучить:
Калятся как один…
Но – пафф! Явил орешек прыть,
И Джок покинул Джин —
Испортил ночь.
А Вилл орех калил рядком
С орешком гордой Мэйли;
Серчала Мэйли: с дураком
Крутить амуры – ей ли?
Орешек Мэйли прыгнул вон,
Обжег хозяйке ногу;
И повод Виллом обретен
Облапить недотрогу
Хоть в эту ночь.
А Нелл и Роб сидят в углу,
И сладкий помнят грех;
С орехом, брошенный в золу,
Неразлучим орех,
И Нелли рада неспроста;
А Роб ее украдкой
Со смаком чмокает в уста,
Мечтая сделать сладкой
Всю эту ночь.
А Меррэн с давних мыслит пор
Одно лишь: «Эндрью Белл»…
Тайком идет она во двор,
И шаг весьма несмел.
К печи сушильной держит путь…
Черно в печи от сажи;
А надобно туда метнуть
Клубочек синей пряжи7
В такую ночь.
Метнула. Отирая пот,
Мотает вновь клубок.
Застряла нитка, не идет!
А зев печи глубок…
Ужели Белл? А может, бес?
Иль – угол кирпича?
Схватили нитку – жди словес!..
И Меррэн стрекача
Дала в ночи.
О крошке Дженни не шутя
Приносят бабке весть:
Просилось к зеркалу дитя,
Чтоб яблочка поесть8.
У бабки в горле дым завяз,
Роняет бабка трубку,
И прожигают искры враз
Новехонькую юбку:
Срамная ночь!
– Попробуй, внучка: съешь и глянь…
Не смыслишь ни бельмеса!
Увидишь, маленькая дрянь9,
Паскуднейшего беса!
И не успеешь молвить «ох» —
А он присушит глазом;
Умишко из таких дурех
Вытаскивает разом
Он в эту ночь…
– Годков пятнадцать было мне:
Про Шерамурский бой10
В ту пору в нашей стороне
Слыхал уже любой.
Все лето – ливни, холода;
Не вызревала рожь.
Но мы как надо и тогда
Отпраздновали все ж
Святую ночь.
– А верховодил Роб Мак-Грин11,
И весел был вначале:
У Эппи Сим остался сын
От Роба в Ахмакалле…
Но сеять семя конопли12
Роб вышел с глупой шуткой —
И много дней черней земли
Бродил, с гримасой жуткой,
И клял ту ночь.
Но чу! Ярится Джеми Флек,
Образчик забияки.
– Чихать на конопь! – он изрек: —
Плевать на ваши враки!
Старик хозяин из мешка
Достал ему толику:
Иди, мол, сей исподтишка —
Поменьше будет крику
Стоять в ночи.
Но Джеми, что хватило сил,
Нарушил тишину;
А за собою потащил
Не грабли – борону!
Бредет, ревет, не глядя вспять:
– Глядел на коноплю!
И та придет ее собрать,
Кого я полюблю —
На эту ночь!
Он даже пел для куража —
И вдруг утратил голос.
И на башке восстал, дрожа,
У Джеми каждый волос.
Мерзейший визг, и хрип, и храп
Услышал олух с тыла…
И обернулся – и ослаб,
И рухнул, видя рыла
Чертей в ночи!
Теперь орясина орет
За страх, а не за совесть!..
На помощь высыпал народ,
И начал Джеми повесть:
«За мной погнался Асмодей,
Чуть не попал в огонь я!..»
Но миг – и сквозь толпу людей
Протрюхала хавронья.
Да что за ночь?
В амбар бежит украдкой Мэг,
Не чая адской кары —
Невыгоден чертям набег
На здешние амбары,–
И наделяет пастушка
Орехами – затем,
Чтоб любопытным дал пинка,
Коль ей в амбаре Тэм
Подарит ночь.
И ловкий поворот ключа
В амбар открыл дорогу;
И Мэг, невнятно бормоча,
Себя вверяет Богу.
Метнулась крыса из угла —
И Мэг вскричала: «Боже!..»
И уж потом себя вела
Святой Агнессы строже
Всю эту ночь.
Шепнули Виллу в ухо: мол,
В стогу твоя подружка…
А там, внутри – ветвистый ствол,
Чтоб шла живее сушка.
Облапил дерево дурак —
И принял за старуху!
И двинул дерево кулак,
Насколь достало духу.
Дурная ночь…
А Лиззи, бойкая вдова,
Шаталась в одиночку,
И от испуга чуть жива
Осталась в эту ночку!
Прошла она и луг, и лог,
Не встретив привидений,
До речки на сумежье трех
Помещичьих владений13.
Сгущалась ночь…
И левый омочить рукав
Сбиралась бедолага…
Среди кустарников и трав
Журча, струилась влага,
Звенел недальний водоскат;
А в роще близ холма
Пичуга тенькала на лад
Приятственный весьма.
Какая ночь!
И в этот мирный уголок,
Луны затмивши лик,
Заблудший дьявол – иль телок —
Злокозненно проник!
Услышав дьявольское «му-у»,
Сказала Лиззи «ой!»
И с плеском шлепнулась во тьму —
В речушку головой!
Вот это ночь!
На чистом камне очага
Три плошки встали в ряд14;
Но сей порядок – ночь долга! —
Стократно изменят.
И дряхлый Джон, полвека жен
Видавший лишь чужих,
Тройной промашкой раздражен,
Ругнулся и притих —
На всю-то ночь.
О сколько елось и пилось —
Не кроху, и не малость!
О сколько небылиц плелось,
Дабы прогнать усталость!
О сколько шуток и проказ!..
О сколько пылу в плясе!..
И, клюкнувши в последний раз,
Уходят восвояси
Все в эту ночь.