Генеалогия казачества тесно связана с одной из форм христианского подвижничества, именуемого воинством или рыцарством. С тех времен по традиции воинам и священству возбраняется носить обручальные кольца, как напоминание о том, что их жизнь принадлежит не семье, а отечеству, земному или небесному. Без учета этой особенности казачества нельзя говорить о глубоком понимании явления. Вот почему работу о казачьем характере автор начинает и заканчивает реалиями духовной жизни этого народа. «Кто хочет понять человека и себя самого, должен бросить лот в самую глубокую идею, какую создал человеческий ум, — в идею Бога» [82] .

Немногим более века просуществовало Кубанское казачье войско. Возникнув как «Войско верных черноморских казаков» в конце XVIII в., оно прекратило свое существование уже в начале XX в. — в ходе гражданской войны на Кубани. Срок одной человеческой жизни, когда долголетие не такая уж редкость у подножия Кавказских гор. Диковинным семенем была занесена эта жизнь в «пустыню необозримых степов кубанских», чтобы здесь явить миру свой, присущий только ей характер. Этот характер ясно просматривается в любые периоды жизни казачьего организма — в молодости, когда по только что посаженным куреням парубки осваивали сложную науку джигитовки и рукопашного боя, готовя себя к защите родного порубежья; в зрелости, проливая свою кровь «за веру, отечество и вольность», и, наконец, в старости, когда, по обычаю, предчувствуя свою скорую кончину, старый казак, отстояв службу в станичной церкви, обращался к миру с гласной, не тайной исповедью, прося прощения у всех предстоящих поименно и оставляя потомкам свое последнее слово. Таким словом гласного исповедания представляется нам текст песни «Ты, Кубань, ты наша родина», рожденный казачьим сознанием в канун Октябрьской революции 1917 года. Природное полногласие славянской речи делает эту исповедь свободной и по форме: она поется.

Много лет спустя, на чужбине, сослуживец Константина Образцова полковник Елисеев так напишет об этом замечательном человеке: «Помню, я как-то взобрался на высокое плато, возвышавшееся непосредственно над нашим биваком, и там случайно встретил отца Константина. Наблюдая местности и высящиеся невдалеке, словно две сахарные головы, Большой и Малый Арараты, он стал пояснять мне о библейских временах сих мест, о Ноевом ковчеге, о бывшем дне морском на нашем месте и в доказательство этого, порывшись в земле, достал оттуда несколько морских ракушек. «А вот слово — «адам». Адам по — тюркски — это значит человек. Почему оно здесь имеет такое нарицательное определение?» И на эту тему он развил мне целую историю о первой колыбели человечества сих мест, последовательно связав его с именем нашего прародителя и первого человека Адама. Не знаю, ветхозаветная ли местность, далекое ли наше уединение от людей, иль мое напряженное внимание к его словам вызвали в нем поток какого-то откровения и экстаза… Я слушал, и в моих глазах постепенно перерождался наш неказистый на вид батюшка и выявлялся человек с большой душой и глубоким содержанием» [83] .

В 1914 году Турция объявила войну России. Передовые разъезды русских продвинулись так далеко в глубь турецких позиций, что достигли истоков библейской реки Тигр.

Находясь все это время в полку, Константин Образцов равно делил все трудности и невзгоды походной жизни. Бесконечные переходы через снежные перевалы по извилистым, узким, «в один конь», тропам, по которым расстояния могут быть измерены только «саатами», то есть часами, подгорелый лаваш, печенный запросто на раскаленных камнях, — суточное довольствие на человека, грязь, паразиты, а главное — ежеминутное ожидание смерти, когда всякий казак, утверждая свою ногу в стремени, мог думать, что он делает это, может быть, в последний раз…

Стихотворный размер гимна указывает на то, что в этой исповеди нет случайных слов. Полновесные, они могут быть истолкованы как центральные и вместе с тем всего лишь начальные образы в бесконечной цепи ассоциаций мира «степных лыцарей». Мужская рифма подчеркивает специфическую особенность казачьего голоса, который неотъемлемому элементу всякой исповеди — покаянию придает скупое мужественное начало. Самые глубинные и характерные чаяния казака — воина находят здесь свое воплощение: любовь к родине, чувство сыновства, вольность, служение на благо отечества, памятование заветов прошлого и слава не уронившего чести воинства.

Песнь начинается с молитвенного обращения казачества к своей Родине:

Прежде всего обращает на себя внимание то, что при глубокой любви к своему краю само обращение производится на «ты». И это не грубость. Опрощенная в тяготах пограничной жизни натура казака не знала ярких проявлений чувства, но зато ей было неведомо непостоянство. Родина для казака в буквальном смысле всегда была частью его самого, и как к самому себе немыслимо обращаться на «вы», так немыслимо оно было и к части своего естества.