– Не согласен. – Данилов покачал головой. – Неужели ты, Коля, не встречал по жизни образованных интеллектуалов, которые с человеческой точки зрения были законченными мерзавцами и подлецами? Да и обобщать бы я не стал…

– Ты меня не так понял.

– Как ты сказал, так я и понял. Верно, Леша?

– Я не особо вникаю в тему, – признался Волков. – Но если Коле для хорошего самочувствия надо поворчать, пусть, я не против.

– Я говорю о тенденциях, о явлении вообще, а не о частных случаях. Я размышляю о деградации нашего общества. Такое происходит у всех: и врачей, и педагогов, и инженеров…

– Инженеры не деградируют, – заметил Волков. – Они вымирают. Раньше их было море, а сейчас я – единственный инженер на всю нашу шестнадцатиэтажную башню. Все остальные – менеджеры, водители и охранники. Лампочку правильно вкрутить не могут – прибегают за помощью.

– Ну, про лампочку ты, Леша, загнул, – не поверил Ломакин. – Ее даже обезьяны умеют вкручивать.

– За обезьян подписываться не стану, скажу про соседа. Сорок лет мужику, менеджер по продаже чего-то оптового. Приходит на прошлой неделе: «Алексей, не посмотрите ли, в чем дело, замучался в люстру лампочки вкручивать, тут же перегорают». Иду. Смотрю. Все верно – люстра старая, в каждом патроне на контактах по сто грамм нагара, следовательно, будет искрить. Современные лампочки очень нежные, не выносят такого обращения. А вы говорите…

– И что же? – поинтересовался Ломакин.

– А что сосед? – Волков пожал плечами. – Он наслаждается жизнью: купил новую люстру, я же ему ее повесил. Все хорошо, что хорошо кончается. – Волков попробовал апельсиновый сок и неодобрительно скривился. – Нет, это не молочный коктейль за пять долларов…

– Тут весь обед столько стоит, – усмехнулся Ломакин. – А мир катится в тартарары, что, разве не заметно?

Данилов не стал спорить. Имеет право Николай Захарович с устатку видеть все в черном свете. Ничего, вот выспится, сходит в баню, попарится от души, и все встанет на свои места. А сейчас можно допустить, что мир действительно катится в тартарары. В конце концов, наша планета несется в космическом пространстве вместе с другими. Куда несется? Кто ее знает? Может, в эти самые тартарары…

– Как это я забыл? – Ломакин шлепнул себя ладонью по лбу. – Ехал на работу – помнил, а когда на Сахалин летели – уже нет. А может, вы и в курсе, если репортажи из зала суда смотрите.

– Я равнодушен к этому виду искусства, – сказал Данилов.

– А я зомбоящик вообще не смотрю, – хохотнул Волков. – Мне теща все рассказывает.

– Фильмы тоже? – поинтересовался Данилов.

– Да, – кивнул Волков. – В двух словах, но очень образно. Например, плыли они через океан, да все потопли, кроме одной девушки. Узнаете?

– «Титаник», без вариантов.

– Верно, Вова. А «Бедная она женщина, родила без мужа, подняла ребенка, человеком стала, а потом нашла себе в электричке какого-то ханыгу» – это что за фильм?

– «Москва слезам не верит»! – опередил Данилова Ломакин. – Давайте я расскажу, пока опять не забыл.

Официант принес второе.

– Я буду есть и слушать, – сказал Волков, беря в руки нож и вилку. – А то вы с супом по полбатона навернули, а я только сока глотнул.

– Мы все будем есть, – сказал Ломакин, отламывая вилкой кусок котлеты. – Какие могут быть церемонии между своими? Да и пока я расскажу, все остынет.

Значит, так, работал в сто тринадцатой больнице один терапевт. Однажды возвращался он с работы домой и в переходе на «Поганской»…

– Где-где? – промычал с набитым ртом Волков.

– На «Таганской», дярёвня, – снисходительно пояснил Ломакин. – В Москве живешь, а таких вещей не знаешь. Может, ты и про Новогонореево никогда не слышал?

– Я там даже жил одно время.

– Ясно. Возвращался наш доктор с работы домой и в переходе на «Поганской» (только не сказали, где именно) видит, как какая-то тетка вдруг хватается за грудь и падает. Доктор, ясное дело, подскакивает к ней и начинает ее реанимировать – непрямой массаж и дыхание. Реанимирует один, из зрителей никто не помогает, до тех пор, пока не приезжает «Скорая». Передает ей женщину и уходит. Ну, наверное, назвал себя, сказал, где работает, потому что его потом нашли. А нашли его потому, что дочь покойной…

– Умерла она, значит? – спросил Волков.

– Раз говорю «покойной», то, наверное, умерла? Ты чего-то совсем, Леш… Так вот, дочь покойной написала жалобу в прокуратуру, потому что сочла, что реанимационное пособие ее матери оказывалось неправильно.

– Так-так-так! – Данилов перестал есть. – Дочь присутствовала? И кто она сама: врач, фельдшер, медсестра?

– Не знаю, – пожал плечами Ломакин. – Продаю за что купил, то есть рассказываю словами корреспондента. Там показывали суд, этого несчастного доктора на скамье подсудимых, прокурора, судью, за кадром женский голос вводил в курс дела…

– Суд? – Данилов удивленно поднял брови.

– А как же? – хмыкнул Ломакин. – Следствием было установлено, что врач оказывал реанимационное пособие, не имея соответствующего сертификата.

– Что? – Волков чуть не подавился от изумления.

– Два года условно! – объявил итог Ломакин.

– Что, правда? – не поверил Данилов.

– Чтобы мне проктологом в следующей жизни родиться, если вру! – поклялся Ломакин.

– Что плохого? – Данилов пожал плечами. – Ректоскоп вставлять – это тебе не интубировать. Но это точно не какая-нибудь юмористическая передача была?