Не только Порфирьев, Дульский, но даже и Виктор Иванович Дьяконов не могли тогда знать, что все эти действия являлись составной частью нового плана контрреволюции но свержению Советской власти. План этот существенно отличался от предыдущих. Реакция рассчитывала на мелкобуржуазные партии эсеров и меньшевиков, сохранивших в ряде мест довольно сильные позиции среди кулацких и зажиточных кругов села и большой части буржуазной интеллигенции. Эсеры вновь выдвинули на повестку дня свою глубоко антинародную реакционную теорию о том, что крестьянству чужды и диктатура буржуазии и диктатура пролетариата. Крестьянство, по их словам, имеет свои особые интересы и представляет независимую «третью силу». Эта сила, говорили эсеры, установит власть «трудовой демократии». Подобная передвижка власти вправо вполне удовлетворяла махровую реакцию.

В июле 1920 года в Париже лидеры различных групп белоэмиграции создали «Внепартийное объединение», которое поручило руководство действиями «третьей силы» меньшевикам и эсерам. Исполнительным органом объединения стал «Административный центр», в который вошли лидеры эсеров А. Керенский, В. Зензинов, В. Чернов и другие. Военный отдел центра возглавил полковник Махин. Он говорил, что свержение Советской власти начнется с кулацких мятежей в Сибири, Северном Казахстане, Поволжье, на Дону, Северном Кавказе, Украине. В этих районах страны сохранились казачество, сравнительно большая прослойка кулаков и зажиточных крестьян, а по продразверстке изымалась основная масса хлеба для голодающих. Контрреволюционные мятежи, по утверждению Махина, создадут острый продовольственный кризис в Москве, Петрограде, вызовут волнения в армии, среди трудящихся масс.

Эсеры и меньшевики умело маскировали классовую сущность своих действий. Союз с Деникиным и Колчаком основательно подорвал их влияние в народе, и они решили выступить от имени беспартийных. Под этой маской, с лозунгом «Советы без коммунистов» в руках эсеры стали выдавать себя за «защитников» крестьянства, трудящегося человека.

В Сибири, Северном Казахстане подготовку мятежей вел «Сибирский крестьянский союз». Эта эсеро-кулацкая организация возникла весной 1920 года. Ее возглавляли В. Игнатьев, И. Юдин, Тагунов-Ельшевич. Летом в «союз» влились подпольные белогвардейские организации. Уездные комитеты «союза» действовали в районах Кокчетава, Атбасара, Акмолинска. В Петропавловском уезде под контролем комитета находились казачьи станицы, поселки и хутора, отдельные воинские части.

Не зная всех этих подробностей, а лишь догадываясь о них, Виктору Ивановичу Дьяконову трудно было отстаивать свои взгляды, вносить предложения.

В начале октября 1920 года состоялось очередное совещание ЧК. Проинформировав сотрудников уездной ЧК о поступивших из центра указаниях, Дьяконов заявил, что активность бандитов и появление антисоветских воззваний имеют самую прямую связь.

— Я думаю, — сказал он, — что в уезде действует хорошо законспирированная, разветвленная антисоветская организация эсеровского направления.

— Виктор Иванович! Да откуда у нас взяться эсерам? Не переборщил ли ты? — с заметной иронией спросил начальник отдела Эльпединский. — Я еще могу согласиться с тем, что в уезде сохранились колчаковцы, анненковцы. Но эсеры! По-моему, Колчак так напугал их, что этим говорунам лет десять понадобится, чтобы опомниться от страха.

— Вы не правы, товарищ Эльпединский, — возразил Лука Дульский. — Над сообщением Виктора Ивановича стоит подумать.

— Думай, думай! А я считаю, дело надо решать проще. Арестовать всех бывших офицеров и поговорить с ними с глазу на глаз. Сразу все и узнаем.

— Это как «не стесняясь»? Растолкуйте, пожалуйста, — попросил Виктор Иванович.

Эльпединский усмехнулся.

— А что, разве мы с ними церемониться обязаны? Разговор, по-моему, должен быть краток: либо сообщай нужное, либо к стенке.

— Ну, а если арестованный действительно ничего не знает. Как тогда? — подал голос Порфирьев.

— Тоже мне нашли овечек! Сними с них шкуру и окажется, что под ней волк спрятан.

— Утомился ты, товарищ Эльпединский, — заметил Дьяконов. — Давай-ка вместо меня поезжай на совещание в Омск. Отдохнешь немного. Вторым пошлем Порфирьева, пусть присмотрится, научится кое-чему.

В конце совещания Дьяконов попросил Порфирьева задержаться.

— У меня к тебе, Иван Спиридонович, две просьбы. Первая — передай вот это письмо уполномоченному товарищу Павлуновскому. Иван Павлович человек вдумчивый, цепкий. Если ему подробно пояснишь, о чем у нас сегодня шел разговор, он выскажет свои соображения. У него, как я понял, золотая голова. За всю Сибирь и Дальний Восток в ответе. Вторая просьба: зайдешь к товарищу, который лечением ведает, попросишь, чтобы Эльпединскому дали путевку. Может быть, пошлют на Урал или в Кокчетав. Там в Боровом, говорят, места изумительные. Грязи лечебные есть. Сделаешь?

— Конечно, Виктор Иванович!

— Ну, ступай.

Омск встретил дождем и снегом. В общежитии роты охраны при представительстве ВЧК по Сибири, куда поселили Порфирьева, других участников совещания, было чисто, но холодно. Комендант в ответ на просьбы чекистов отпустить немного дров развел руками: столица красной Сибири, как и вся страна, жила на голодном топливном пайке.

Соседом Порфирьева оказался бывший сослуживец по особому отделу Восточного фронта Альфред Чигович. Увидев Ивана Спиридоновича, он кинулся к нему, обнял и, радостно похлопывая по плечу, приговаривал: «Вот, хорошо как! Вот хорошо!». Затем присел на краешек кровати, достал свою длинную рыбацкую трубку, закурил. Пуская клубы дыма, стал рассказывать о том, кого из общих знакомых довелось ему встретить за последнее время.