Был я у него и на приеме по случаю моего назначения на работу в город Херсон. Едва зашел в кабинет, Дзержинский пригласил сесть поближе к столу, сразу начал беседу. Говорили о том, что в органы ОГПУ на железнодорожном транспорте вливаются новые, хорошо подготовленные кадры. И это, как я заметил, радовало Дзержинского.

Иван Петрович после беседы с Сагдеевым вернулся к себе в кабинет, устало опустился в кресло. Было за полночь. Он посидел так минут пять, достал из кармана гимнастерки исписанный листок бумаги, положил на стол. Быстрым взглядом пробежал по фамилиям беспризорников, снятых с ташкентского почтового поезда и доставленных в детскую комнату вокзала станции Алма-Ата первая.

Читая список, Костин старался мысленно нарисовать портреты детей, но не мог вспомнить ни одного из них. Во время проверки они стояли, плотно прижавшись друг к другу, напоминая бесформенную кучу разноцветного грязного тряпья.

Подумав немного, Костин поставил против фамилии очередного ребенка галочку, задержал взгляд на следующей записи. «А этот совсем еще маленький, — решил он. — Лет пяти, не больше. Даже не знает своей фамилии». И вспомнил, как тот робко ответил на вопрос дежурного:

— Я — Сема.

— А фамилия?

— Не знаю.

— А маму как звали?

— Мама, — прошептал мальчик и склонил голову на худую грудь, прикрытую старой грязной фуфайкой. Он плакал.

Иван Петрович подошел к мальчику, взял его, усадил на стул, спросил:

— Скажи, Сема, где вы жили с мамой и папой?

— Не знаю. Мой папа уголь копал. Потом пошел фашистов бить.

— С Донбасса он, — крикнул кто-то из тех, кто был постарше.

Сколько таких обездоленных видел Иван Петрович за свою долгую военную и чекистскую жизнь. Это обогатило его умением с первого взгляда различать среди уголовников простых беспризорников, которые в силу каких-то житейских невзгод потеряли своих родителей, отбились от дома.

«Так, значит, этот Сема из Донбасса», — подумал Иван Петрович и мысленно перенесся в далекое прошлое, к временам гражданской войны в Донбассе, где прошли его детство и юность. Там же началась его служба в Красной Армии. И началась она не совсем обычно. Как только Первая конная армия Семена Михайловича Буденного освободила от деникинских войск железнодорожные станции Попасную и Дебальцево, Иван Петрович накинул на плечи старенький полушубок, сунул в карман кусок хлеба и покинул Голубовку, где работал помощником товарного кассира. На тендере паровоза добрался до Попасной, пришел в штаб. Его зачислили рядовым на бронепоезд «Смерть директории!», входившем в состав бронесил Первой конной, которыми командовал энтузиаст своего дела Кривенко.

В этом стальном доме Иван Петрович и принял боевое крещение. Это случилось на четвертый день его службы, в бою за железнодорожный узел Иловайская. В результате сражения буденовцы полностью очистили от белых линию железной дороги Иловайская — Алексеево — Леоново. Деникинцы бежали из Донбасса.

В Иловайской, после боя, когда Костин помогал чистить пулемет Петру Короленко, бывалому и уже немолодому матросу, к ним подошел комиссар бронепоезда Петренко и, положив руку на плечо Ивана Петровича, спросил:

— Ну как, доброволец, освоился?

— Привыкаю, — ответил Костин.

Комиссар отозвал в сторону Короленко, шепнул ему что-то на ухо и ушел. Когда пулемет после чистки собрали, Короленко, вытирая ветошью руки, заметил:

— Ты бы, Иван, свою шубенку-то заменил. Ходишь, как пастух. Обратись к начпроду, может, чего и найдет подходящее.

Вечером того же дня доброволец Костин получил в обозе новые сапоги из добротной кожи, заказал местному портному кожаные брюки, кожанку, шапку-кубанку. Позднее, когда он, одетый во все новое, бойко шагал к вокзалу, его увидел Петренко и, улыбнувшись в прокуренные усы, крикнул:

— Ты смотри! Да тебя и не узнать теперь. Чистый буденовец!

Шли дни. Бронепоезд «Смерть директории!» вместе с Первой конной упорно продвигался на юг, в направлении Таганрога. И всюду Иван Петрович видел обездоленных войной детей, беспризорников, которых нередко обходили стороной местные обыватели. Особенно много было их на железнодорожной станции в Ростове. Как воробушки, небольшими стайками, сидели они у стен вокзала, греясь на солнышке, или шли в сторону города, цеплялись за подножки трамваев.

В Таганроге, вскоре после вступления конармии, а это случилось 6 января 1920 года, повар бронепоезда, здоровый, с обвислыми усами украинец, вынес ребятишкам целое ведро просяной каши.

— А ну, держи рубаху, раз фуражки не имеешь, — крикнул он парнишке лет пяти.

И тут же ловко положил ему в подол порцию густой, сдобренной салом, каши.

Раздав ведро, повар ушел за вторым. А когда у бронепоезда не осталось ни одного голодного ребенка, он, довольный, сел на нижнюю ступеньку вагона, свернул «козью ножку». Иван Петрович, наблюдавший всю эту картину, подошел к повару и тоже закурил. Так, ради компании, на самом деле он еще в жизни не затягивался самокруткой.