Однако вернемся к Марии.

"Мари Лариш уехала, и я не могу видеться с ним. Я сгораю от тоски и едва могу дождаться дня, когда графиня вернется. Все считаю часы, ведь с тех пор, как я познакомилась и поговорила с ним, моя любовь лишь усилилась. Днем и ночью думаю лишь об одном: как бы его вновь увидеть. Но без Мари это невозможно".

Да, письма явно, более того (нам трудно подавить свои подозрения) — слишком уж явно обвиняют графиню Лариш, а следовательно, реабилитируют баронессу Вечера (которая предала их гласности). Однако за неимением других доказательств случившегося мы вынуждены принять выстраиваемый по ним ход событий, хотя и он является всего лишь результатом целого ряда допусков, ведь письма, как мы уже упоминали, не датированы.

Первое свидание — согласно подписи на оборотной стороне фотографии, выполненной в художественном салоне "Адель", — состоялось 5 ноября 1888 года. Конечно же, совершенно излишне упоминать, что оригинал фотографии утерян, а уничтожить пластинку негатива распорядилась еще сама Мария. Поистине, драматических жестов в этой истории хватает с избытком.

Итак, 5 ноября, скорее всего с помощью графини Лариш, состоялось свидание (или знакомство?) на четвертом этаже Бурга, в прежних холостяцких апартаментах Рудольфа, которые он сохранил за собой и после женитьбы. В ту пору он опять в основном жил здесь — врозь со Стефанией.

Свидание состоялось, и касательно цели, смысла и дальнейшего развития завязавшегося здесь знакомства не возникало сомнений ни у кого из всей троицы. Да что там, это было ясно даже Нехаммеру, старому лакею, который провел дам к своему господину в обход оживленных лестниц и коридоров Бурга запутанным, сложным путем, специально разработанным для таких интимных посещений.

Но, сколь очевидной ни была ситуация, при свидании — утверждается в письмах — не произошло того, что по логике вещей должно было произойти. Вместо этого начался какой-то странный — учитывая предыдущую жизнь и темперамент действующих лиц — роман, платонический, но тем более пылкий (забавы ради? всерьез? из озорства или в угоду изощренной чувственности?), отложенный на "потом" или, во всяком случае, приторможенный, но при этом подогреваемый таинственностью: ночные поездки в карете под тихий посвист Братфиша, послеполуденные свидания украдкой в отдаленных, заброшенных аллеях Пратера, обмен жгучими взглядами в "Опере", жаркие прикосновения ладоней, шепот.

Чего же ради? И как сопоставить эти несуразности с показанием Братфиша (которому, по словам барона Крауса, можно верить), утверждавшего, что в течение трех месяцев — с 5 ноября и до последнего дня января — он по меньшей мере раз двадцать доставлял эту даму в Бург? Тут, как ни подсчитывай, выходит дважды в неделю. Или, может, поначалу реже, а впоследствии чаще? И вообще, к чему была эта заведомо напрасная таинственность?

Почему Мери вкладывала письма в конверты, адресованные лакею, и вручала их посыльному через свою горничную, дабы тот не заподозрил, кто на самом деле является отправителем, и почему Рудольф адресовал свои послания Агнессе Унгер, горничной Марии, аналогичным способом, то есть через несколько рук переправляя их в особняк Вечера? Ведь в разгар этой тайной переписки они обменивались и телеграммами, хотя Рудольф наверняка знал, что они прочитываются министром коммерции.

И что могло быть в этих письмах? О чем они могли писать друг другу? (Письма, как мы знаем, пропали бесследно.) И вообще, зачем им было переписываться, если они часто встречались? Может, они уславливались о свиданиях? Или наследник предавался любовным излияниям? Доверяясь бумаге, отлично зная, что каждый его шаг контролируется соглядатаями? Ведь как раз от них, от всевидящих глаз и всеслышащих ушей отца, он таился! От кого бы еще? Но почему именно сейчас ему вздумалось таиться? О прошлых его связях знало полгорода. К тому же Франца Иосифа гораздо больше интересовали политические связи наследника, а Рудольф и из них не стремился сделать тайну.

Как ни поверни, а практических оснований для такой таинственности не было. Баронесса Вечера — хотя она всячески убеждает читателя своих мемуаров в обратном — вряд ли была бы так уж шокирована этой связью, да и для Рудольфа разоблачение грозило разве что одной лишней галочкой, поставленной вездесущими сыщиками в графе его любовных интриг.

И все же тайна была нужна — именно она-то и была нужна в первую очередь, давая удовлетворение не хуже плотского. Какое эротическое наслаждение может сравниться с остротой игры, в которой оставляешь в дураках всю тайную полицию империи?

Но возможна и более простая, более прозаическая причина. Мы к ней еще вернемся, и тогда, к концу нашей истории, станет ясно, почему у нас вызывает беспокойство и ход развития отношений, и проблема датировки. А вообще каждую историю полагалось бы начинать с конца, ведь события, ведущие к развязке, меняют свое значение в зависимости от того, какой поворот мы избираем. Увы, это тоже в основном вопрос выбора. И нам следует выбрать объяснение двойному смертному случаю, ведь смерть сама по себе лишена смысла. Она нуждается в объяснении. А объяснения здесь нет.

Ведь нельзя же принять за таковое фразы, которые читаем в одном из писем в Берлин: "Я бы жизнь свою отдала, лишь бы видеть его счастливым! С радостью умерла бы ради него, ведь моя собственная жизнь так мало меня волнует!"

Или: "Мы условились, если свидания наши будут обнаружены, скрыться где-нибудь в потайном, никому не известном месте и, проведя наедине несколько счастли-вых часов, вместе принять смерть".

Можно ли этому поверить?

Нет.