Лера ничего не сказала Катьке, оставила ее на бабу Марину и поехала в Воркуту. Разыскала могилу дяди Валентина, привела ее в божеский вид и даже сумела раздобыть кусок гранита, на котором кладбищенский служитель сделал подобающую надпись. Когда тот спросил, выбивать ли крест, Лера подумала и сказала — да. И тут же решила, что, вернувшись в Ленинград, пойдет в церковь и попытается выяснить — есть ли на Свете Бог? И если ей удастся наладить с Ним отношения, она обязательно спросит Его: за что все это — маме, папе, дяде Валентину?

Вернувшись, она так и сделала. Но задавать Богу вопросы у нее уже не было желания. Она просто приходила в церковь и стояла там подолгу — без мыслей, без слов. Иногда ей начинало казаться, что ее душа выпархивает на время и улетает куда-то, чтобы там пообщаться с ушедшими близкими, и даже с ангелами, и даже с Самим Богом — тоже без слов. Баба Марина не одобряла ее нового пристрастия и долго не хотела давать старую Библию, о которой однажды проговорилась Лере, но потом все же дала со словами: детка, это же опиум, не задурмань свою светлую головку!

Еще Лера позвонила по указанному номеру и представилась. Тихий мужской голос спросил Лерин телефон и сказал, что перезвонит. Через несколько месяцев раздался звонок…

Катька! Лера вскочила с кресла и кинулась в прихожую.

В дверях стояла баба Марина.

— Детка моя, что случилось? Ты что напутанная? — У нее был бархатный грудной голос.

— Здравствуйте, Бабмарина! Катьку жду… Думала, она. Я, видно, задремала в кресле, вот и перепуганная. Заходите.

— Я на минуточку. Нет ли у тебя, Лерочек, молочка капельки?

— Заходите же! Есть.

— А то я нынче в гастроном еще не спускалась, а мой Додо на меня сердится.

Додо — так звали огромного рыжего кота. Всех котов, живших когда-либо у бабы Марины, звали Бегемотами. Но с легкой Катькиной руки, которая не смогла выговорить слишком громоздкое имя, прижилось это короткое.

— Возьмите пакет.

— Ну нет, пакет — это слишком много… Хотя если он у тебя совершенно лишний?..

— Совершенно лишний! Пройдите же!

— Нет, теперь я пойду. Покормлю Додо. А зайду попозже, Катеринку посмотреть, девочку мою. — Ее колыбельный голос задрожал, а глаза покраснели и заблестели. — Спасибо, детка, я верну.

— Ну что вы, Бабмарина! Напоите Додо и приходите.

— Приду, детка, приду. — И она удалилась своей воздушной походкой, будто ступала по облакам.

Скоро девяносто лет этой женщине, ровеснице века, пережившей три войны и потерявшей в блокаду мужа и двоих поздних сыновей, которых родила погодками в сорок лет, как только перестала танцевать. Как она стерпела все это?.. Может, потому, что в Бога не верит — пенять не на кого, жизнь такая, судьба, у всех так… Понадеялась бы на Всевышнего — а Он взял да подвел, извелась бы, сетуя на Него да на себя за то, что не в то верила, не на то надеялась. А может, все наоборот: верила бы, просила… как там? — спаси и сохрани — Он бы и спас… Господи! Есть ли Ты? Ну не может же человечество так долго верить в то, чего нет. Помоги мне узнать Тебя, Господи! И еще: спаси и сохрани…

Снова звонок.

На этот раз — точно она!

Нет. Это была соседка бабы Марины в своей неизменной полосатой пижаме.

— Доброе утро, Лорочка.

Пять лет уже не может уяснить, что между именами Лора и Лера есть небольшая разница.

— Здравствуйте, Нина Андреевна.

Поскольку та стояла и молчала, беззастенчиво заглядывая в квартиру, Лере пришлось спросить:

— Вы что-то хотели?

— М-м-м… Я хотела спросить…

«Ее шея сейчас станет как у жирафа, и я прищемлю ее дверью», — подумала Лера.

— Я хотела спросить, где это вы покупали молоко в пакетах? Ведь это от вас давеча Марина Леонардовна пакет принесла? — Она продолжала тянуть шею и страшно жеманничала в своей обычной манере.

— В нашем гастрономе.

— Да что вы говори-и-ите?.. Значит, опять стали в наш возить. О-о-очень хорошо… А то приходится невесть откуда тащить. А в буты-ы-ы-лках, знаете, так неудо-о-о-бно…

Дать, что ли, и ей пакет?

Соседка мялась на пороге и ждала приглашения. Но Лера деликатно отмалчивалась, и той пришлось раскланяться.

— Спасибо, Лорочка.

— До свидания, Нина Андреевна! — Принцесса-пекинесса, Пижама Полосатовна, хотелось добавить Лере. Эти прозвища, данные ей Катькой, здорово подходили вечно заспанной, всклокоченной, с приплюснутой физиономией соседке бабы Марины.

Баба Марина звала ее Нинон. Когда она рассказывала что-нибудь из жизни своей квартиры, Катька визжала от смеха, а та недоумевала: ну что же тут смешного, детка?

Звонок. Если и на этот раз не Катька, Лера просто сойдет с ума…