— Ночь прошла спокойно, — сказал отец Хью. — Я не сподобился узреть знамение, но такое редко выпадает на долю скромных сельских пастырей. Однако, дитя мое, мы молились, и верю, что были услышаны.

— Я благодарна вам, — промолвила Сионед, — но прежде чем вы уйдете, я хочу попросить вас оказать еще одну милость для меня и моего отца. Раз уж так вышло, что все мы пострадали из-за этих раздоров, покажите, что вы стремитесь к согласию. Вы молились за моего отца, а сейчас я прошу вас обоих возложить руки ему на грудь — в знак прощения и примирения.

Столпившиеся в дверях гвитеринцы словно окаменели: никто не шелохнулся и не проронил ни звука — они с жадностью ловили каждое слово и пристально следили за происходящим.

— Охотно! — откликнулся отец Хью. Шагнув к ложу, священник бережно коснулся мозолистой ладонью пробитой груди Ризиарта. По тому, как тряслась его борода, можно было догадаться, что священник беззвучно, одними губами, шепчет молитву. Затем все глаза обратились к брату Жерому, ибо тот заколебался, Жером не выказал особого беспокойства, однако повел себя уклончиво. Повернувшись к Сионед, он одарил ее слащавым участливым взором и потупил, как предписывал устав, очи, а затем обернулся к приору Роберту и доверительно посмотрел ему в глаза.

— Отец Хью печется о душах своих прихожан, — начал Жером, — и у него свой долг, а у меня свой. Безусловно, уважаемый Ризиарт был добрым христианином, и я сострадаю ему. Но он умер насильственной смертью, не исповедавшись и не приняв последнего причастия, а такая кончина позволяет усомниться в том, что душа его обрела спасение. Я молился за него, но мне не дано власти отпускать грехи. Однако если приор Роберт сочтет возможным разрешить мне это, я с радостью сделаю то, о чем меня просят.

Кадфаэль слушал его увертливую речь с некоторым удивлением и изрядным сомнением. Если предположить, что приор сам задумал убийство и послал своего прихвостня осуществить его, то надо признать, Жером весьма искусно отвел угрозу, обратив ее против своего начальника. Но, с другой стороны, возможно, что Жером — известный угодник — и на сей раз решил не упустить возможности подольститься. И если приор Роберт милостиво даст свое разрешение, сочтет ли Жером, что это защитит его, ибо, переложив вину на истинного виновника, он тем самым сможет безнаказанно коснуться жертвы? Все это не имело бы особого значения, если бы Кадфаэль верил в то, что тело кровоточит, когда его касается убийца. Но он-то верил совсем в другое: монах был убежден в том, что, поскольку большинство людей не сомневаются в непогрешимости такого испытания, виновный, видя, что ему не отвертеться, с перепугу может выдать себя. Возможно даже, что вызванное паническим страхом напряжение и впрямь способно привести к незначительному кровотечению, правда в этом Кадфаэль сомневался.

Выжидающие глаза гвитеринцев как по команде обратились к приору. Роберт нахмурился, некоторое время сосредоточенно размышлял и наконец изрек:

— Ты можешь со спокойной совестью выполнить ее просьбу. Она ведь просит не об отпущении грехов, а лишь о прощении, а его даровать позволительно всякому.

И брат Жером, с благодарностью приняв разрешение приора, шагнул к носилкам и не колеблясь коснулся спеленутой груди покойного — ни капли крови, которая уличила бы его, не проступило сквозь саван. Довольный Жером двинулся выходу следом за приором, и молчаливая толпа любопытствующих прихожан расступилась у дверей.

"Что бы все это значило? — ломал голову Кадфаэль по пути с кладбища. — То ли Жером вовсе не верит в ордалии <Ордалии — испытание кровью, огнем, водой и т.д. с целью определить виновного, т.н. «Суд Божий»>, а потому и не испугался, то ли счел, что раз он обратился за разрешением к подлинному виновнику, то тем самым, независимо от своего участия в этом деле, вполне себя обезопасил. А может, он и впрямь не замешан в убийстве и все это испытание мы затеяли зря. Такой черствый человек, как Жером, мог отказать девушке в ее просьбе только для того, чтобы лишний раз выказать свою щепетильность в вопросах веры. Ну да ладно, посмотрим, что будет завтра, — как поведет себя Роберт, когда его самого попросят коснуться усопшего, — легко проявлять великодушие за чужой счет".

Однако все обернулось не совсем так, как ожидал Кадфаэль. Приор Роберт решил, что эту ночь он проведет в часовне с братом Ричардом. Но когда они уже направлялись к кладбищу и поравнялись с домом Кэдваллона, приора окликнул сторож, а затем из ворот поспешно вышел и сам Кэдваллон. За ним следовал дородный, важного вида валлиец в короткой дорожной тунике.

Брат Кадфаэль был уверен, что приор уже стоит на коленях в освещенной лишь слабыми огоньками свечей часовне и проведет долгую ночь в обществе мертвеца, и поутру, возможно, это принесет свои плоды. Поэтому он был немало удивлен, увидев, что Роберт размашистым шагом возвращается в сад отца Хью, ведя с собой какого-то незнакомца. И надо же было ему появиться в тот момент, когда Кадфаэль собрался к Бенеду, выпить винца да поделиться новостями. И похоже, Роберт был не слишком огорчен тем, что его ночное бдение не состоится.

— Брат Кадфаэль, у нас гость, и мне потребуется твоя помощь. Это Гриффит, сын Риса, бейлиф принца Овейна в Росе. Кэдваллон послал к нему гонца с вестью о смерти Ризиарта, к тому же я и сам должен принести ему жалобу на брата Джона и обсудить, как нам быть дальше. Бейлиф будет расспрашивать всех, кто что-либо знает об этом деле, но сейчас он просит, чтобы первым высказал свои соображения я. Так что мне пришлось отправить брата Ричарда в часовню одного.

Брат Жером и брат Колумбанус, которые уже приготовились возвращаться на ночлег в дом Кэдваллона, услышав это, задержались.

— Отец приор, я пойду вместо тебя, — всем своим видом изображая преданность, предложил Жером, уверенный в том, что ему откажут.

— Нет, ты уже провел одну бессонную ночь и теперь должен отдохнуть.

Ночь-то провел; только вот бессонную ли, подумал Кадфаэль, в часовенке темновато, и даже если б отец Хью вздумал за ним следить, то вряд ли что-нибудь приметил. А Жером не из тех, кто станет без нужды лоб расшибать.

— Я с радостью займу твое место, отец приор, — с не меньшим пылом вызвался Колумбанус.