— А я и не знал, что вы интересуетесь природой! — восхищенно воскликнул консул. — С вами чрезвычайно приятно беседовать. Чрезвычайно!

Он встал и, бросив на меня сияющий взгляд, начал перебирать ногами, словно собирался пуститься в пляс.

— Но могу ли я, прежде чем мы продолжим, пригласить вас за стол отведать простой украинский обед?

Мы двинулись в помещение, в котором на длинном столе гордо высился серебряный подсвечник с оранжевыми свечками, бросавшими трепещущий отблеск на стены цвета слоновой кости. Посредине стояло не меньше двадцати гравированных фужеров, образовывавших своего рода каре вокруг такого же гравированного кувшина с красным вином, похожим на кровь, — настолько густым был его цвет.

— Интересно, как вам понравится это Бароло?

Консул вначале плеснул глоток вина себе, очень элегантно и ловко, и снова заговорил:

— Хюберт однажды мне говорит: «Папа, почему бы нам не купить в Италии виноградник?» И, черт побери, может быть, однажды я и в самом деле так и сделаю… Ох уж этот пострел… Ну и как?

— Вкусное, — хрипло промычал я. — Приятное послевкусие.

Я сделал второй глоток, и со мной произошло нечто такое, чего со мной прежде никогда не случалось: крепкое вино ударило мне в голову. У меня началось головокружение, и я подумал, что должен наконец изложить ему суть дела насчет этого проклятого кольца, прямо сейчас, не то будет поздно. Да, что ни говори, но ход биологических часов не остановить.

— Господин Дефламинк, — быстро начал я. — Торговцы живой плотью из «Петербургских сновидений», вместе с этой самой Соней, все они меня обокрали. Украли у меня обручальное кольцо, Эвино обручальное кольцо, если уж быть точным, и вот теперь…

Куда вдруг делся консул? Тут я услышал его голос — как истеричная баба, он орал в коридоре. Mein Lieber — это он разорялся на ту девчушку. Когда бедняжка, несколько минут спустя, зачерпывая суп, разбрызгала несколько капель, меня охватило чувство сострадания и мне захотелось целомудренно положить отеческую руку на ее пышную юбочку, чтобы…

— Надеюсь, это съедобно, — пробормотал консул с брюзгливым видом, вертикально, словно вилку, окуная ложку в суп. — Завтра же она отсюда вылетит. Вы видите, какое все жирное? Даже если для этого придется заложить бомбу под министерство, я добьюсь приличного голландского или французского повара. В посольстве в Москве их целая бригада, целая бригада!

Я немного размешал гущу, в которой чего только не было: большие куски сероватого мяса, квашеная капуста, свекла, лук, морковь, словно в бульон без разбору кинули весь урожай с огорода. Из середины тарелки на меня поглядывал лимонно-желтый глазок жира. Но вкус был недурен. Вернее будет сказать, я давно не пробовал такого вкусного супа.

— Мой отец был профессором, — продолжал консул, с отвращением отодвигая от себя почти полную тарелку. — После того, как голландцев вытеснили из Индонезии, он преподавал в Кембридже, затем в Париже. Так сложилось, что в Голландии он жил, лишь когда учился, и теперь порой повторяет: «Это были лучшие годы моей жизни». Но когда он готовился лететь в Лиссабон — на место своего первого назначения — он, едва сложив чемоданы, в восторге стрелял пробками от шампанского в Хортусе. Дефламинк радовался, что мог наконец навсегда покинуть серый мрачный Лейден.

Официанточка дрожащими ручонками забрала суповые тарелки и принесла целое блюдо жареной свинины с румяной корочкой, обложенной по краям листьями салата, овощами и…. Я судорожными глотками пил вино, три раза накладывал себе мясо и про себя думал: «Ладно, пусть себе консул болтает».

— Вам, конечно же, знакомо выражение «Вначале пожрать, а потом уж мораль», — энергично развивал свою мысль Дефламинк. — Мой добрый папб, пытаясь соединить биологию и право, по этому поводу написал книгу, которая стала его диссертацией. Он начал писать ее в тот день, когда его забрали в плен япошки. Вы вот только что коснулись вопросов симметрии. Мой отец всегда рассказывал своим студентам на этот счет следующую историю — это материал для первокурсников, но все равно звучит поучительно.

Это о французе, сапожнике из окрестностей Лиона. После войны его обвинили в том, что он где-то в Белоруссии с саблей и винтовкой истребил целую деревню. Мужчина доказывал всем, что невиновен, и так оно на самом деле и было. Осудить его не могли. Тем не менее к нему приклеилось подозрение в массовом убийстве, и оно его просто преследовало. Растеряв всех клиентов, он собрал свое имущество и перебрался в другой город. Но слухи летят быстрее почтовых голубей — очень скоро его начали сторониться и там. «Убийца!» — кричали ему в лицо дети на улице. — «Грязный убийца!» В общей сложности он переезжал три раза. И в третий раз дело кончилось плохо. С большим трудом он снова нашел себе место работы, снова приобрел круг клиентов, и все, как обычно, были им очень довольны. Все шло хорошо, но вот однажды мимо приоткрытой двери его ателье прошел ребенок и прошипел: «Убийца!» — и уже через неделю к нему больше никто не заходил.

Ну и, как вы уже, наверное, догадались, в один прекрасный день он схватил молоток, которым до этого подбил тысячи подметок, вылетел на улицу с криком: «Убийца? Вам нужен убийца? Вот вам ваш убийца!» и зашиб насмерть первого попавшегося ему под руку ребенка. Наконец-то в его жизни восстановились баланс и симметрия. Чудный рассказ, не правда ли? Ну а теперь, господин Либман, — консул прокашлялся, — я хочу как можно больше узнать про ваши парижские фонды. Уже в этом месяце я должен писать рапорт в Гаагу… Кропотливая работа… Кризис, что вы думаете о нынешнем русском кризисе?