Возле колонны дети с бессмысленными глазами слизывали с серебряной фольги остатки мороженого. Рядом крутилась стайка бродячих псов, которые сразу же принялись меня обнюхивать.

— Не разбазаривай деньги! — крикнул мне Жан-Люк. — В Москве нищих полно!

Он энергично пробирался вперед, зажав в обеих руках по чемоданчику, а между губ — нежно-розовые билеты, трепещущие на ветру.

— Ну, вот и пришли… Нет, не этот, а следующий!

Мы прибыли за полчаса до отправления, но Жан-Люк настаивал, чтобы мы заранее заняли места. Проводник проводил нас в купе, где мы и устроились: тепло, лампочки горят — вагон отличный. В проходе вдоль окон — красная дорожка. Постели все уже заправлены.

— Тюремные нары, — оглядевшись по сторонам, Жан-Люк недовольно наморщил верхнюю губу.

Но я не разделял его скепсиса; мне показалось, что для народа, переживающего кризис, это совсем не плохо — для такой нищей страны, где даже в банке уже который день нельзя раздобыть ни рубля. А тут на столе, видишь ли, вазочка с пластиковой красной розой… Как, люди добрые, было мне сейчас не вспомнить об Эве? Мы часто ездили с ней на поезде, подобном этому (с пересадкой в Южном Брюсселе) в восхитительное местечко Вианд в Арденнах!

Свежий воздух, пение птиц, валежник. Запах свежего хлеба у подножья горы, вымощенная булыжником улица, резко уходящая вверх; кругом замки и развалины, неясно маячащие где-то в вышине на зеленом и голубом фоне… Уже зимой, в предвкушении будущих каникул, Мира прыгала мне с разбега на шею в гостиной и болтала в воздухе исцарапанными ножками. И потом целовала меня в щеки, в шею, в губы. И потом спрашивала, с любовью глядя на меня своими большими карими газельими глазами: «Ну когда же мы поедем, пап? Когда?» Это ее «пап» меня просто с ума сводило. Меня каждый раз буквально пот прошибал. И даже сейчас, когда я пишу эти строки. Да, даже сейчас…

— Что ж, теперь давай, братец, выпьем…

Я медленно поднял глаза. Из емкости, извлеченной им из внутреннего кармана пиджака, Жан-Люк разливал водку в два стаканчика. Через некоторое время он поднялся и продолжил свои манипуляции с багажом, при этом ему страшно мешал живот. Наконец он спросил меня, могу ли я поставить один из его чемоданчиков внутрь своей полки. «Только, пожалуйста, осторожно! В нем подарок, драгоценная вещь для одного друга в Москве. А почему у тебя так мало вещей? Вот этот полиэтиленовый пакет и больше ничего?»

— Я никогда не набираю с собой много, — сказал я, поднимая нары и погружая чемоданчик в металлический сундук.

Он там как раз уместился.

— Здорово, — сказал бельгиец, довольно откидываясь назад. — А теперь, приятель, можешь рассказать мне все без утайки.

Его тон вдруг резко переменился.

— Давай рассказывай, что ты здесь делаешь? Я ведь видел, как ты каждый день поддавал у того памятника или просто шатался по городу. Эти байки про Брюссель ты брось. Выкладывай, в чем дело! Девочки-малолетки? Или может быть, мальчики?

У меня заколотилось сердце. Что такое, что происходит? Выходит, он для этого меня пригласил? Чтобы допрашивать как преступника? Я опрокинул рюмку. Лихорадочная дрожь пробежала по моим щекам, снова заросшим густой курчавой щетиной. Итак, его интересует, почему я здесь очутился?

«Говори правду, Янтье».

Папа, это ты? Ты здесь?

Притворившись, что внимательно изучаю что-то за окном, я долго рассматривал отражение Жан-Люка в вагонном стекле. Вот сидит хороший человек. Как и я сам, чего только в жизни не перевидал. Сразу видно — товарищ по несчастью. Но зачем он задает мне эти странные вопросы? Я грыз дужки своих солнечных очков и пялился на пассажиров, которые скакали туда-сюда по платформе, как куклы из театра ваянг. [19]

— Ну што? — прошепелявил бельгиец.

И я начал рассказывать. О том, как сюда попал. Случайно, по чистой случайности, дорогой Жан-Люк, поверь. Благодаря компьютеру, благодаря одному бывшему коллеге из офиса. Я рассказал о задании Эвы, моей покойной жены, об интернете, о «Петербургских сновидениях», о гостинице «Астория», о ведьме и об ученом муже, о той затхлой дыре. И как я потом, наконец-то…

— Не так быстро, — перебил меня Жан-Люк, — бросая взгляд на часы. — Жизнь вся состоит из деталей.

Ему хотелось знать подробности. У нас было еще целых двадцать минут до отправления поезда.

— Ты мне расскажи все до конца, чтобы мы могли отправиться в путь, как двое братьев, не имеющих друг от друга тайн.

Он положил сжатые кулаки себе на колени и испытующе посмотрел на меня. Щеточка усов над его верхней губой затрепетала, как зверек, только что пойманный в силки.

— Ну так вот, я сидел у Лидии Клавдиной, той самой русской, валявшейся в душной постели, у нее в комнате, — продолжил я свой рассказ.