В тот вечер, когда Ира привела меня к себе, она устроила мне ужин с колбасой, щами из кислой капусты, угостила несколькими рюмками восхитительной лимонной водки, обо всем этом я вспоминаю порой с мучительной тоской. Когда я наелся, она сказала: «Боюсь, что я не смогу подавать вам все это — мы обращались тогда еще друг к другу на „вы“ — каждый день. По правде сказать, господин Либман, я бедна как церковная крыса».

Я схватил свой чемоданчик, вытряхнул все его содержимое на дощатый пол и сказал:

— Это все, что у меня есть. Вы понимаете, какую ношу вы на себя берете?

И с этими словами я сунул ей стодолларовую купюру, которая таинственным образом завалялась в кармане моего выходного костюма.

Зашипев как кошка, она с возмущением отказалась от денег, с тех пор эта проклятая купюра нигде мне больше не попадалась.

— Ни о чем не беспокойтесь, — прошептала она и начала носить куда-то одеяла, простыни и подушки. — Ничего, справимся!

До чего же она теплое и очаровательное существо! Она даже из древесной коры сумеет приготовить что-нибудь вкусное. Эва терпеть не могла готовить, еда была для нее лишь необходимостью, она кидала продукты на сковородку с непрошибаемым безразличием, с таким же, с каким мой отец раньше швырял в печку куски антрацита. Я и сам не стремлюсь появляться на кухне.

Позавчера мне показалось, что наконец-то я нашел дом, где засели бандиты. Но со мной опять сыграли злую шутку; от этого просто можно заболеть!

Примерно около пяти я, возвращаясь по снегу домой, проходил мимо церквушки за железной оградой, перед которой столпились нищие старики и старухи. В синих сумерках они сидели на картонках, сбившись в кучу, и выпускали как кони ноздрями пар. Я плохо переношу такие картины; нацепив солнечные очки, я хотел побыстрее пройти мимо, как вдруг меня окликнул скрипучий женский голос: «Здрастприте!» Я на четверть обернулся.

Женщина лет семидесяти, с волосами седыми как пепел, но все еще стройная, с фигурой, как у уличной проститутки, небрежно прислонилась к фонарному столбу. В руках она держала банку из-под овощных консервов с наклейкой, изображавшей белобородого святого. Нищенка была слепая, даже зрачков у нее не осталось. Глаза полностью заросли пленкой. Тем не менее она дразнила меня улыбкой, словно каким-то неведомым образом узнавая. Слепая! Я быстро опустил ей в банку монетку и прибавил шаг, вдруг вслед мне донеслось: «Danke sch"on Boebi, danke mein Lieber!» [48] Буби, домашняя кличка моего отца…! Ну, братцы, это уж…

Я шмыгнул на боковую улицу, там среди сугробов из почерневшего снега была проложена траншея. Я пробрался по ней, и только было хотел шмыгнуть в переулок, как, потеряв равновесие, плюхнулся на землю прямо под колеса проезжавшей «волги». Русский водитель за рулем открыл окошко, выплюнул мне в лицо горячую мокроту и укатил. Поднявшись на ноги и глядя вверх, я разглядел фасад дома с замерзшими сосульками и… Я уверен… Конечно, это он! Эти захламленные балкончики, эта дверь — конечно, это здесь! Здесь я вышел в тот вечер из такси, здесь меня ограбили, забрали Эвино обручальное кольцо. Сто процентов!

Наступая на стиральные доски из застывшего снега, я кое-как доковылял через двор до двери парадного. Перед входом, согнувшись, сидел на кухонной табуретке, некий тип с головой, как клубника. Он был укутан в несколько слоев лохмотьев. Расположившаяся у его ног овчарка дышала открытой пастью.

— Kuda? — пролаял тип.

Собака уставилась на меня налитым кровью глазом.

— Туманова, — сказал я. — Соня Туманова.

Мужик, откашлявшись, встал и вместе с собакой на цепи скрылся за дверью. Стальная дверь захлопнулась за ними, словно сейф. Через несколько минут он вернулся в сопровождении черноволосого молодого человека с красивой стрижкой и золотой цепочкой на шее.

— Вам нужна Соня? — на ломаном английском спросил он, бросая на меня быстрый взгляд из-под нахмуренных бровей.

— Да, — сказал я.

— Зачем?

— По личному делу. У нее осталась одна моя вещь.

— Когда вы с ней познакомились?

— Ах, уже месяца полтора назад.

— Через какую фирму?

Я назвал: «Петербургские сновидения». Плейбой задумчиво покусал нижнюю губу, еще раз окинул меня взглядом и исчез. Прошло несколько минут, и передо мной появилась кругленькая блондинка с лицом белым как мел и красными сонными глазами — по всей видимости, она только что выбралась из пуховиков и перин. На ее плечи был накинут меховой воротник. Она остановилась в дверях, дрожа от холода.

— What do you want? I work only in evening… [49]

— Соня, — произнес я по-английски. — Я ищу Соню Туманову.

— Я Соня Туманова, — тявкнула женщина.

Она никак не могла взять в толк, чего мне от нее надо. Она меня не знала. «Или может быть, вы с группой финских парней были вчера в „The golden Dolls“?»

Я что-то пробормотал, что-то вроде excuse me very much. [50] Произошла ошибка! Но как это могло случиться? Парень с красивой стрижкой бросил зашипевший окурок в снег и приготовился помочиться. «Проваливай, да поживей!» Он что-то пролаял, обращаясь к овчарке; загремела цепь, но меня уже и след простыл…