– Такси! Такси! – Машина оказалась пустым «фордом». – Мне надо в город.

– Обойдется в доллар.

– Идет. Только поскорее…

Время тянулось бесконечно долго. Наконец он взбежал на крыльцо погруженного в темноту ветхого домика. Ворвался внутрь и едва не сшиб с ног необъятных размеров негритянку, важно шествующую по коридору со свечой в руках.

– Где моя жена? – выкрикнул он задыхаясь.

– Легла спать.

Перепрыгивая через три ступеньки, он взлетел наверх, побежал по скрипучим половицам коридора. В темной комнате царила тишина. Дрожащими пальцами Энтони чиркнул спичкой – два широко раскрытых глаза смотрели на него из сбившегося в ком белья на кровати.

– Ах, я знала, что ты придешь, – отрывисто пробормотала Дот.

Внутри у Энтони все похолодело от злости.

– Значит, это очередная игра, чтобы вытащить меня сюда, и я влип в неприятную историю! – выкрикнул он в гневе.

Дот смотрела на него жалобным взглядом.

– Мне надо было тебя увидеть. Иначе я бы умерла. О, мне необходимо было с тобой встретиться…

Энтони присел на кровать и только тихо качал головой.

– Скверный поступок, – принялся он убеждать Дот, бессознательно копируя Глорию. – Ты же знаешь, я не заслуживаю подобного отношения.

– Придвинься ближе. – Что бы ни говорил Энтони, Дот была счастлива. Значит, она ему не безразлична. Девушка привлекла его к себе.

– О Господи! – беспомощно выдохнул Энтони. Неумолимой волной накатила усталость, и гнев угас, пропал, испарился. Внезапно силы иссякли, и он, всхлипывая, упал на кровать рядом с Дот.

– Не плачь, любимый, – умоляла она. – О, только не плачь!

Прижав голову Энтони к груди, Дот принялась его утешать, и слезы радости смешивались со слезами горечи. Пальцы Дот ласково перебирали его темные волосы.

– Я такая дурочка, – бормотала она прерывистым шепотом, – но я тебя люблю, а когда ты со мной холоден, то кажется, что жить дальше нет смысла.

В конце концов, здесь покой. Тихая комнатка с запахом пудры и духов, нежная рука Дот, словно теплый ветерок, гладит волосы, у уха слышится ее мерное дыхание. На мгновение Энтони показалось, что рядом Глория, будто он отдыхает в самом чудесном и защищенном от бед доме из всех, что знал.

Прошло некоторое время. Из коридора донесся бой часов. Энтони вскочил на ноги и взглянул на фосфоресцирующие стрелки наручных часов, что показывали полночь.

Он с трудом нашел такси, водитель которого согласился ехать в столь поздний час за город. Поторапливая таксиста, Энтони обдумывал, как бы лучше проникнуть на территорию лагеря. В последнее время он уже несколько раз опаздывал и понимал, что если снова попадется, его фамилию вычеркнут из списка кандидатов в офицеры. Не лучше ли отпустить такси и попытаться проскользнуть в темноте мимо часового? Однако офицеры зачастую приезжают в лагерь после полуночи…

– Стоять! – донесся односложный окрик из ярко-желтого света фар, падающего на неровную дорогу. Таксист нажал на тормоз, и к машине подошел часовой с винтовкой через плечо. На беду, рядом с ним оказался начальник караула.

– Опаздываете, сержант.

– Так точно, сэр. Задержался.

– Плохо. Придется записать ваше имя.

Пока офицер ждал, держа в руках блокнот и карандаш, с губ Энтони сами собой сорвались слова, порожденные паникой, смятением и отчаянием:

– Сержант Р.А. Фоли.

– Часть?

– Рота «Q», восемьдесят третий пехотный.

– Понятно. Дальше придется прогуляться пешком, сержант.

Энтони взял под козырек, быстро расплатился с таксистом и побежал туда, где квартировал названный им полк. Скрывшись из виду, он резко поменял направление и с бешено бьющимся сердцем поспешил к себе в роту, понимая, что совершил роковую ошибку.

Двумя днями позже офицер, командовавший в ту ночь караулом, узнал его в парикмахерской. В сопровождении военного патруля Энтони доставили в лагерь, где без суда разжаловали в рядовые и на месяц лишили права покидать расположение роты.

После полученного удара Энтони впал в полное уныние, и на неделе его снова задержали в городе, где он бродил пьяный с бутылкой контрабандного виски в кармане. Только ввиду явно невменяемого состояния и неадекватного поведения на суде трибунал приговорил его всего к трем неделям гауптвахты.

С первых дней отбывания наказания в душе Энтони укоренилась уверенность, что он сходит с ума. В сознании поселились толпы окутанных мраком и в то же время живых и отчетливых образов. Некоторых он узнавал, остальные были незнакомыми и вселяли ужас. Их сдерживал маленький надсмотрщик, который сидел где-то высоко и наблюдал за происходящим. Больше всего тревожило, что надсмотрщик болен и с трудом управляет своими подопечными. Стоит ему на мгновение отвлечься и ослабить бдительность, и жуткие создания вырвутся на волю. И только Энтони понимал, какая воцарится кромешная тьма, если все худшее, что в нем есть, будет бесконтрольно бродить по сознанию.