Ещё в десятом классе я открыл у себя в голове колодец. Бездонный, узкий, мягкий, сладостный и метафизический, словно пизда. Сначала колодец был невелик в диаметре, а внутри головы простиралась бескрайняя вольная степь, посреди коей колодец, собственно, и находился. А потом поехало, понеслось, берег скрылся из виду… У башки моей своего рода половая жизнь началась.

Колодец-пизда стремительно стал расширяться, расти, растягиваться, наконец. Окончательное воздействие на эту япону дыру оказали сложные роды моей Симфонии № 1. Не обошлось без разрывов и уже не срослось…

Исчезла вольная степь в моей голове несчастной. Исчезла со всеми своими дикими ордами, шатрами, войнами, народами, городами. Всё поглотила дыра. Совсем охуел мой колодец. Опизденел. Не стало ничего в моей голове, кроме колодезной чёрной дыры. Всё развивается, однако, по своим законам, и ныне дыра уже начинает сжиматься.

Мне иногда кажется, что под рыжими волосами уж и нет ни черта. Положишь ладонь на макушку и провалишься в пустоту, упадет туда, упал уже туда весь мой мир и канул в темную воду…

Тут-то как раз алёнкины рыцари и подбежали к злополучному люку, куда спрыгнул минуту назад Теодоров. Они спустились вовнутрь, и через время, как сквозь микрофон, прозвучало: «Там никого нет», — сказали в один голос трое посланных на разведку. «Значит можно войти», — заключила Елена (Но не вошла. До сих пор не вошла. Что же ты, Ленушка?) и добавила: «Все могут быть свободны!..»

Ольга Владимировна, читали ли что-либо подобное Вы? Если скажете «да», попадёте в ловушку. Если скажете «нет»… Господи, что же делать-то мне? Попался я, рыженький дурачок.

«…Борис, а Борис! Обидели юродивого. Отняли копеичку…»

Богородица-дева пальцы Господа в рот, тянет, тянет пальцы его, охваченные антоновым огнём. Мересьев. Машенька и медведь.

А о «Весне священной» дети мои написали так: «Плыл лебедь по воде. И вдруг медведь начал пугать лебедя. Лебедь испугался и взлетел на небо. А потом медведь побежал за ним, но не догнал. И тогда медведь начал бить себя по телу».

Во время путча 1993-го года я сидел как-то в аудитории № 9 Московского Педагогического Университета и чистосердечно гнал искреннюю свою хуйню:

«…Выебать женщину мне неинтересно по сути дела, то есть можно, конечно, но это уже бывало со мной, и теперь я не люблю, когда это является основным. Ничтожно малы стимулы к тому, чтобы трахнуть кого-то. Честно говоря, руки мои в хорошей форме.

А вот уснуть рядом со странно любимым доверчивым существом, охранять его, а на самом деле, находясь под защитой её сладкого сна, прижаться, прижаться, прижать к себе, спрятаться у неё на груди, а утром снова сделать её маленькой девочкой — это, пожалуй, то, чего хотелось бы, когда мне плохо.

А когда у меня руки мои (онанистические) такие штуки начинают выделывать с фортепьяно, что дух захватывает; да, да, руки мои, послушные воле Творца (здесь и далее под Творцом я подразумеваю, конечно, себя самого), тогда нет, женщины мне не нужны, а хочется делать, делать, делать, добиться чего-нибудь, но потом вдруг обуревает жгучее желание поделиться оной творческой радостью с Любимой, а её-то и нет. Но я так возбуждён, что говорю про себя: «Ну и хуй с тобой, неведомая мне Дева! Хуй с тобой, хуй с тем, что тебя нет!»

И так счастлив я тогда: хожу по квартире — не могу остановиться, снова поиграю так впечатлившую меня новую темку собственного сочинения, снова хожу, а рожа у меня уже вся красная почему-то, уши горят. Ужас — что делается!

А тут приходят музыканты из Другого Оркестра. Я им играю, а они говорят: «Ничего. Нормально. Клёво. Классно. Сделаем». или «Говно!» или «что это за «ёб-твою-мать» такая?!»

«Хуёво», — думаю: «Ну ничего!» Опять бегаю, хожу, опять рожа красная, снова пытаюсь что-нибудь сделать себе, и тут вдруг снова ебаться хочется. Пиздец!.. Как жить?

<…> Незаметно наступила полночь. Я иду по болоту и собираю клюкву, как Пришвин.

Или вот джунгли. Моя бывшая жена (тогда, в 93-м году, у меня была ещё всего одна бывшая жена, то бишь Мила) абсолютно голая катается на лианах и плачет, потому что хочет домой, к новому мужу, не понимая, что это как раз он-то её и раскачивает, чтобы она наконец улетела куда-нибудь на хуй, на Солнце. Гремучей змеёй он хлещёт её по спине, чтобы женщина энергичней качалась. Моей бывшей жене на лицо упала паутинка и серая веточка…