И он исчез. И Эверест исчез. И вообще как будто ничего этого не было.

Но я же помню, что всё это было!..

Я же помню! Помню! Я-то ведь помню, что всё это было! Ведь если этого не было, то о чем же тогда писать? А я ведь люблю писать! Мне скоро уже 39, а я всё ещё люблю писать! Хоть и всех пережил. Всех, кто хоть чего-либо стоил. И теперь я остался один. И вокруг меня нет никого, кто хоть чего-либо стоил. И вот для них для всех я и пишу. Пишу, потому что люблю писать, потому что писатель, потому что мне скоро уже 39, а я всё ещё что-то пишу. Пишу, потому что всё ещё кое-что помню. Помню, как было на самом деле.

– На самом деле или с твоей точки зрения? – спросил меня вдруг кто-то поверхностный, но усвоивший нехитрую науку задавать вопросы, которые кажутся умными людям ещё более поверхностным и глупым, чем они сами, то есть полному народному быдлу.

– Христос считал, что это одно и то же. Во всяком случае, в отношении себя самого… – вмешался в наш назревающий диспут Микки-Маус.

– Я спрашивало не тебя, а его! Когда спросят тебя, ты за всё и ответишь! – парировало Народное Быдло.

– Я и он – тоже одно и то же! – отвечал на это – мой, в данном случае, друг – Микки-Маус.

– Ну вы и сравнили! То Христос, а то – вы, два вежлика-распиздяя! – не унималось Быдло.

Тогда Микки-Маус вдруг неожиданно для всех вытащил револьвер и без лишних слов выстрелил Народному Быдлу в лоб…

Как обычно, не успев ничего понять, с развороченным и залитым кровью еблом, Быдло упало замертво в грязь…

– Пойдём! – сказал Микки-Маус и взял меня за руку, – Пойдём отсюда скорей, потому что мы только что совершили убийство. Конечно, мы были с тобой совершенно правы, содеяв это, поскольку Быдло вконец распоясалось, а иначе его не уймёшь… Но… пока о том, что мы были правы, знаем лишь мы одни.

– А Эверест не сможет в случае чего за нас заступиться? – спросил за меня Пилот № 5.

– Пока ты не вернёшь себе самого себя, нам никто помогать не станет. Можешь не сомневаться! Сейчас нам надо просто поскорей убраться отсюда, а то… – он опять лукаво ухмыльнулся, – а то у тебя не будет времени на поиски…

– Да, – попытался я возразить, с трудом преодолев чувство неловкости, – да, но ведь его убил ты…

– Будто ты не был этому рад! – воскликнул как будто с готовностью Микки, – я же ясно видел в твоих глазах полный восторг! Скажи ещё, что ты не рад этому!

– Ну-у, – вздохнул я, – рад конечно. Не будет впредь пиздеть попусту!

– Молодец! – похвалил Микки-Маус, – Теперь я вижу, что в тебе и впрямь течёт кровь первых еврейских царей!..

Я смущённо улыбнулся ему в ответ.

– Ну, давай-давай! – поторопил он, – Понеслись! Не забывай, что я – невидимый! Когда «они» придут, меня никто не увидит. Увидят только тебя… – он снова ухмыльнулся, – с револьвером в руках…

И мы понеслись…

– Ты говорил, что был счастлив целых три раза. А рассказал мне пока только об одном. – решил заговорить со мной Микки-Маус, видимо, чтобы не терять времени даром, пока мы «несёмся». Он ужасно не любил терять время зря.

– Оу-оу! – засмеялся, в свою очередь, я, – Уроборосу обрыдло жрать собственный хвостик? – сказал я и сразу засомневался, а оценит ли Микки-Маус такой панибратский пассаж и не увидит ли в нём, напротив, банального хамства вместо доверительности, существующей между близкими друзьями, в каковом качестве я и хотел впарить ему эту свою спорную в плане уместности сентенцию.

– Не выёбывайся… – просто ответил он, – Если хочешь рассказать мне об этом, не стоит стесняться собственной искренности и собственных же порывов. Ты вот часто стесняешься сказать говну, что оно – говно, и, сам посмотри, куда такая политика тебя завела; к твоим, как ты говоришь, 39-ти? – снова слукавил он.

– О чём ты? У меня всё, прости господи, в последнее время неплохо. – сказал я.

– Рассказывай об этом своей мамочке! – ласково пропел Микки-Маус.

Я задумался. С одной стороны, всю эту свою новую, то есть данную, прозу я для того, в глубине души, и затеял, чтобы самому себе рассказать о некоторых вещах, которые до сих пор меня мучают; о некоторых поступках некоторых людей, совершённых последними в отношении меня, каковых я, даже по прошествии множества лет, не могу ни понять, ни простить; о некоторых нанесённых мне обидах, которых я, как ни старался, так и не смог забыть, а в последнее время даже и перестал понимать, какого, извиняюсь, хуя я вообще уж прям должен такое забывать и прощать…

С другой же стороны, думалось мне во все мои 72 пилота, стоит ведь хоть раз признаться кому-нибудь в том, что у тебя не всё хорошо, как сразу же жди, что тебе немедленно предложат эту чёртову лапу помощи, но в ста из десяти случаев лишь затем, чтоб через эту вот принятую тобой помощь бесповоротно поработить тебя. Да хоть распните меня, я ещё никогда не видел, чтобы в этом уродливом мире хоть кто-либо не потребовал от кого-либо взамен на оказанную им ему помощь что-либо меньшее, чем целиком всю душу…