– Я не убивал! Я не убивал! – закричал Пилот № 13.

– Не волнуйтесь, следствие разберётся! – было ему ответом.

– А ты думал, какая я? – спросила Ольга Велимировна, поглаживая меня внизу живота. Я в это время поглаживал её грудь.

– Я не верю, что это происходит на самом деле. – сказал я вместо ответа, – Я всю жизнь хотел тебя. И я внутри весь дрожу; каждый раз, когда говорю тебе «ты». Я снова хочу тебя. Я ничего больше не хочу, кроме того, как хотеть тебя снова и снова. Я хочу всегда быть с тобой, всегда быть в тебе. Я хочу, чтобы эта ночь никогда не кончалась.

– Да… у «этого» не может быть продолжения. – согласилась со мной моя Ольга; моя на эту единственную ночь, у которой не может быть продолжения.

Мне хотелось сказать вслух «Господи, ну почему это так!», но я знал, что этого нельзя говорить. И вообще всё, что проносилось у меня в голове в качестве вариантов для произнесения вслух, казалось мне глупостью. Поэтому я молчал.

«Какая странная штука секс… – думал я, – Вроде, с точки зрения биологии, это нужно для продолжения рода… Но у нас с Ольгой точно не может быть никаких детей. У неё уже взрослый сын. У меня дочь и сын. Маленькие. И никто никогда вообще не должен знать об этой ночи, у которой не может быть никогда продолжения. Да и сама она, эта ночь, нереальна, невозможна, не существует… в этом Времени. Но я никогда никого так не хотел, и я никогда ни с кем не был так счастлив физически, ни с кем я не чувствовал себя настолько Одним. Почему этого никогда не может быть с теми, с кем могут быть дети? Впрочем, тут всё прозрачно. Какие могут быть дети у тех, кто – Одно? Чтобы были дети, надо быть разными, бесконечно разными и чужими. Чем дальше друг от друга родители, чем меньше они – Одно, тем лучше у них получаются дети».

Я думал обо всём этом и одновременно понимал, что о чём бы я сейчас не думал – всё это – бесконечная чушь, в сравнении с тем, что сейчас я чувствуюОльгу. Чувствую её тело каждой клеточкой своего. Каждой своей клеточкой ощущаю каждую её клеточку. И… чувствую, что это одно и то же. Все мои клеточки – это и есть её клеточки. Я – это Она. А Она – это Я. И про нас действительно никак нельзя сказать «мы», потому что… мы с ней – Одно. И пусть эта Ночь не может иметь продолжения. Есть Космос, состоящий только из неё одной; космос, где нет других дней и других ночей, нет других людей, нет меня и нет её, а есть только Одно: я и она…

И я снова крепко-крепко прижал к себе Ольгу.

– И как всё-таки ты отважился описать эту ночь до того, как это произошло? – спросила она, когда мы отдыхали в следующий раз, – Ты не боялся описывать это заранее? Ты не боялся, когда описывал эту нашу сегодняшнюю ночь, что этого никогда не произойдёт именно из-за того, что ты позволил себе написать сценарий заранее? Ты не боялся, что я рассержусь, прочитав это, и никогда тебе этого не прощу?

– Да, я рисковал. Я понимаю. – ответил я, – Но… я просто очень верил, что Ты… не рассердишься. И… получается, что вера моя была истинной.

Мы оба улыбнулись, и я снова начал целовать её шею, плечи, груди, спускаясь всё ниже и ниже…

– Дело было так, Микки. Мила выбросила меня из своей жизни действительно только потому, что у неё, не по моему поводу, бешено зачесалась пизда. И ровно три года я не находил себе места. Даже попробовал было снова жениться и немного-немало походя действительно сломал одной красивой девочке жизнь; по крайней мере, тоже не на один год. Правда, я лишил её девственности, которая к тому времени уже довольно долго была ей в тягость. Но мне всё это было неважно. В голове всё равно сидела Мила. Да ещё мы и виделись иногда.

По иронии судьбы, родившись совершенно на другом конце города, во второй раз она вышла замуж за человека, учившегося со мной в одной школе, и стала моей соседкой. Иногда мы встречались случайно, иногда заранее договаривались, что вместе погуляем с её дочкой не от меня, мирно спавшей в те времена в коляске. Как только я видел Милу, у меня сразу наступала эрекция. Это правда.

Как-то раз я даже чуть не выебал её снова. Её дочери Машке было, наверное, года полтора (теперь ей уже 18 J). У меня дома никого не было. Мила пришла ко мне в гости со своим ребёнком, уложила её в одной из комнат на дневной сон, мы выпили с ней по бокалу «Хванчкары», и она легла на диван, где постепенно принялась ласкать себя и в конце концов разделась.

Поглаживая себе то грудь, то промежность, Мила одновременно внимательно наблюдала за производимым на меня эффектом, и оный производимый эффект вполне её удовлетворял. «Смотри, – говорила она что-то в этом роде, – после родов у меня стала совсем другая фигура!»

Короче говоря, бог знает, чем бы это всё могло кончиться, но не успели наши гениталии как следует увлажниться в предвкушении полузабытой ныне, но некогда частой близости, как проснулась маленькая Машка, вероятно почуяв своим дочерним сердцем неладное. Её плач вернул Милу к реальности. Она наскоро оделась, схватила Машку на руки и, прижимая её к себе и успокаивая, всё приговаривала: «Прости, прости, прости меня, пожалуйста!»

В конце концов, они обе ушли восвояси, столкнувшись в дверях с пришедшими ко мне репетировать музыкантами «Другого Оркестра».

С тех пор, как мы расстались, миновало уже три года, но я всё ещё не мог изгнать её из своего сердца, в отличие от неё, с такой изумительно обаятельной лёгкостью изгнавшей из своего сердца меня.

– Как же ты любишь всё-таки распускать всяко разные высокопарные нюни и наполнять все свои рассказки пузырящимися розовыми соплями! – воскликнул до поры помалкивавший Микки-Маус.