Мамочка и папочка не являлись Ваське ни разу.

Но, может быть, завтра появятся?

Мика и ее подкаблучник дядя Пека озабочены совсем другими проблемами: в один прекрасный день они ведут Ваську к врачу. Намерения у пик самые благие: избавить ребенка от горы пазлов, заполонивших его голову.

Именно так этот исторический поход интерпретирует Васька.

Воспоминания о нем ужасны.

Врач (с унылым лицом Мики и фальшивыми манерами дяди Пеки) мучает ее вопросами, показывает какие-то картинки (понять, что на них изображено, невозможно), заставляет произносить вслух буквы и слова, которые начинаются на эти буквы. А потом, с гнусной улыбкой, предлагает найти произнесенные буквы на карточках.

И в ту же минуту оказывается послан Васькой на словообразование из трех букв, которым частенько пользуются ее дворовые приятели. Смысл словообразования не совсем понятен Ваське, но на врача он производит потрясающее впечатление.

Из его кабинета Васька вышла с диагнозом дислексия.

Очевидно, это как-то связано с книгами, читать которые она по-прежнему не в состоянии.

Потом было еще несколько врачей, а потом из их жизни навсегда исчез дядя Пека, и только Мика – блаженная дурочка Мика – осталась. И остается до сих пор.

…Пора бы открыть глаза и разжать сведенные пальцы.

Продолжая держаться одной рукой за Ямакаси, Васька подносит к лицу другую: так и есть, на ладони проступила красная полоска, ее нечастые погружения в детство никогда не проходит бесследно. Ямакаси уже мчится по Троицкому мосту, к запаху кровельного железа прибавился запах нечистых перьев, и зачем только Васька затеяла разговор о Мике?

– Ты там случайно не заснула? – Ямакаси старается перекричать ветер с реки. В какой-то момент ему это удается.

– Нет, а что?

– Молчишь всю дорогу.

– Разве?

– Мы говорили о твоей сестре, и ты вдруг замолчала. Она что, такая сука, что слов нет?

Назвать Мику сукой было бы слишком просто. Мика сложнее, гораздо сложнее. Или пытается быть сложной, чтобы хоть как-то заинтересовать в себе кого бы то ни было. Ваську – в первую очередь. Именно так: она пытается быть сложной, пытается быть доброй, пытается быть нужной. Все эти годы Мика ни на секунду не прекращала попыток, она сплела из них целую паутину и сама превратилась в паука. Теперь паук сидит в центре паутины и ждет, когда в нее влипнет привлеченная добротой и состраданием жертва. И не дай бог влипнуть: паук тотчас же подскочит, впрыснет яд, обездвижит и окуклит, обволочет паутиной. И – все, привет.

Был человек и нет человека.

Внешне Мика совсем не похожа на паука. Объективности ради, ее можно назвать даже симпатичной: светлые волосы, приятное, хотя и немного пресное лицо, гладкая кожа, в чертах – ни одного изъяна. Мика так же безупречна, как и ее поведение. Странно, что при таком наборе добродетелей у нее никогда не было мужчины. Мужчины почему-то совсем не интересуют Мику, а ведь Васька знает как минимум одного, кто хотел бы трахнуть ее блаженную дурочку-сестру, и еще одного, кто хотел бы жениться на ней, и еще полсотни, кто хотел бы стать заправкой в ее салатах. И еще полмиллиона, кто хотел бы поселиться на кухне, где царствует Мика, навсегда.

Кулинарные таланты паука раздражают Ваську.

В них есть что-то опасное, ненастоящее.

Блюда, которые готовит паук, вызывают настоящий психоз, заставляют людей совершать несвойственные им поступки, заставляют произносить несвойственные им слова, они – хуже любого психотропного препарата. Сравнение с героином тоже подойдет. До тех пор пока Мика будет раздувать дьявольскую духовку и орудовать дьявольскими ножами, поток жаждущих приобщиться к затейливому меню «Ноля за поведение» не иссякнет никогда.

Васька ни разу не прикасалась к блюдам, которые готовит Мика.

Сколько ей было, когда все началось? Одиннадцать, двенадцать?

Что-то около того.

Раньше Мика не отличалась никакими особыми способностями в области кулинарии, примерно варила каши и бесцветные овощные супы, покупала полуфабрикаты и изредка баловала Ваську высококалорийными приветами из «Макдоналдса».

И все.

А потом, в одну ночь, все изменилось.

Васька хорошо помнит эту ночь. Она спала, когда в ее сон проник этот запах. Он был сладостным, чарующим, он обладал голосом, и голос звал Ваську: иди сюда, Васька! ты не пожалеешь, Васька! вставай же, котенок… вставай, солнышко.

Мамочкин голос.

Так Васька и подумала тогда: мама. Меня зовет мама.

Она вскочила с кровати и бросилась в коридор. Запах не отставал от нее, забивался в ноздри, ластился к ногам, рисовал в воздухе силуэты рыб и раковин, и еще много чего, что так нравилось Ваське. Он шел из кухни, совершенно определенно – из кухни.

Там не может быть мамы, – сама себе сказала Васька и распахнула дверь. Или дверь была открытой?