Я слишком отвлекся.

Слишком – потому и не заметил, что парень у зеркала снял маску. Так обычно и случается: то, чего ты боишься больше всего, как правило, проходит незамеченным.

От того, что он снял маску, ничего ровным счетом не изменилось: если я и хотел увидеть ад, или что-то отдаленно напоминающее ад, – меня постиг полный облом.

Лицо у парня самое обычное.

Может быть, слишком бледное – но обычное.

Желваки на скулах, высокий лоб, намертво сцепленные губы, нос скорее греческий; смутное беспокойство, зародившееся в глубине души, нарастает. Где-то я видел этого парня, мельком, совсем недавно, у меня даже возникли ассоциации по поводу его лица, вот только какие?

Вмажь джанк и… нуда.

Где здесь торгуют опиатами?

Он улыбается – не мне, собственному отражению, слышен вздох облегчения, как будто он вовсе не ожидал, что собственное отражение обрадует его, и вот – поди ж ты! – свершилось. Он улыбается, все шире и шире, губы, до того намертво сцепленные, спаянные, легко раздвигаются… вот черт, левый клык у него выбит, и я вижу, вижу…

хоботок, свернутый в кольцо.

Хоботок распрямляется и снова сжимается, и это только начало. Клопы-солдатики, один, другой, третий – они выползают из уха парня и скрываются в волосах, термиты разгуливают по щекам, во всяком случае, именно так я всегда представлял термитов – твари с хитиновыми панцирями; слизь оставлена личинкой шелкопряда, ничем иным, я вижу ее голову (хвост?), застрявшую в ноздре. Осы кружат над его ресницами, пытаясь сесть, жужжание их крыльев перекрывается шелестом других – птичьих – крыльев, шумом из вентиляционной решетки, над которой задралось платье Мерилин; от тихого звона у меня закладывает уши -

felicidad. felicidad. felicidad.

Теперь я знаю, как выглядит счастье по-испански.

Раковин две, есть где проблеваться, на худой конец сойдет и унитаз, единственное, что меня останавливает: вдруг это заразно? Вдруг само это место пропитано заразой, и я успел заразиться, и из меня выйдут, выпадут, вырвутся личинки, клопы, осы, крысиный хвост – о невинном шпинате Марго, о задиристых красных перцах Марго можно лишь мечтать как о великой милости. И она мне тоже вряд ли обломится. Лицо парня кишит нечистью, на нем не осталось больше живого места; последнее, что я видел, прежде чем твари заполонили его, – цвет. Он изменился. Не бледный – синюшный с кое-где проступающей желтизной, кровоподтек над ухом, ссадина на щеке, содранный подбородок. Самый настоящий мертвец, но мертвый – не значит плохой.

Чтоб ты сдох! Чтоб вы все сдохли!.. Дрянь какая. Если парень попросит о помощи, а ему самое время попросить о помощи, я пошлю его подальше. Иди отсоси, дружок.

Но он не просит о помощи. Он ведет себя так, как будто меня и вовсе нет, как будто он здесь один со своими насекомыми, бедняга. Клопы-солдатики, бабочки, осы – все смешалось, он танцевал фламенко? изучал юриспруденцию? убил шведского туриста в Кордове, а потом все свалил на быка?., черномазые сказки лгут, как и любые сказки – вне зависимости от цвета кожи и разреза глаз. И всегда правдивы, ни один череп после смерти не будет пустовать. Этот парень… он мог изучать юриспруденцию и служить в Иностранном легионе, но – скорее всего – он просто мертв.

Мертвый – не значит плохой, не значит, я твержу это как заклинание: только для того, чтобы мой разум не помутился окончательно. Неизвестно, что твердит себе парень, ведь все эти насекомые неприятности происходят с ним: что-нибудь успокаивающее, «Вернись в Сорренто», к примеру. Наверняка там найдется какой-нибудь здравый рецепт для подобных случаев.

Ни хрена там нет, ни в строках, ни между строк.

Иначе парень не сделал бы то, что делает. Вместо того чтобы попытаться избавиться от всей этой мерзости, стряхнуть ее с лица, он снова натягивает на себя проклятую маску. Как будто это может успокоить тварей. Не может по определению: ткань не так чтоб уж очень плотная, к тому же прорези для глаз и рта никто не отменял, они вполне могут воспользоваться прорезями. И снова вылезут на поверхность, а я на все это буду глазеть, пригвожденный к полу Ну и ситуевина, уссаться можно, когда Великий Гатри вещал о галлюцинациях, иногда случающихся с любителями наркосинтетики, он, должно быть, имел в виду именно это. Вспомнить бы, как называется… Geezer trip.

«Херовый трип», нуда. Лажа, а не путешествие, отъезд хуже не придумаешь.

Все, что происходит со мной, – херовый трип, не больше.

И вот теперь в херовом трипе появляется просвет: вопреки законам жанра насекомые не выпрыгивают из-под маски, не лезут во все щели – они успокаиваются. Полное отсутствие движения под тканью, мы с парнем возвращаемся к начальной мизансцене, или почти к начальной. Разница в том, что парень не курит и на стекле остался отпечаток его ладони. И он больше не смотрит в зеркало. Я готов к тому, что он пройдет сквозь меня или растворится в воздухе, или сольется в сток вслед за червями (входит ли это в составляющие херового трипа?), но все заканчивается без наворотов и без копеечной мистики, все заканчивается в гиперреалистической манере позднего Ромера:

парень просто уходит, уходит не оглядываясь, не бросив прощальный взгляд на сортирный пейзаж, а я… я изначально не рассматривался как его деталь. Так-то, в следующий раз ты крепко задумаешься прежде, чем заглянуть в зеркало.

Прощай, самец!

Я снова один, если не считать струи, бьющей из-под крана, этот мутант забыл закрыть его. Я тоже не собираюсь закрывать, ничто не заставит меня прикоснуться к холодно поблескивающей стали: возможно, я и стал жертвой галлюцинаций, но стать еще и жертвой какой-нибудь заразы мне совсем не улыбается. Легкое позвякивание, вот что меня настораживает. За ним не следует сусликово «felicidad», что-то колотится в стоке, что-то вполне реальное, кой черт – и парень был реальным, а насекомые, обсевшие его физиономию, – и того реальнее. Я почти поверил в их существование, как до этого поверил в существование черного кролика и в то, что Марго меняет кожу гораздо быстрее, чем я меняю носки, херовый трип, этим все объясняется.

Все, да не все.

На решетке в раковине лежит кусочек металла, поначалу я принимаю его за зуб (у парня не было клыка, так почему куску металла не оказаться выпавшим клыком?), именно он, соприкасаясь с водой, и издает стук. Легкое позвякивание, нежное позвякивание без всяких там «felicidad». Было бы преувеличением сказать, что от него исходит сияние, но что-то такое… Что-то такое в нем есть. Желтизна металла наводит меня на мысль о золоте, удержаться невозможно, и я вытаскиваю странную фиговину из стока. Не сразу, соблюдя меры предосторожности. Они сводятся к выемке туалетной бумаги из лотка, висящего прямо под надписью «Самый умный, что ли?» (знаменательно, гы-гы, бу-га-га, нахх!). Для верности я наматываю на кулак сразу с полметра, и уже потом запускаю пальцы в раковину.