Она. Пять файлов в формате bmp, рисунки или фотографии. Я почти уверен, что фотографии. Так и есть, фотографии. И на всех фотографиях – Тинатин. Экран монитора плывет у меня перед глазами: Тинатин, но как это снято! Фотографии нельзя назвать ни цветными, ни черно-белыми, самое подходящее определение – сепия, но и это не совсем то. Так действуют на впечатлительные души картины старых мастеров с их рассеянным внутренним светом. Тинатин обнажена, и тело ее мерцает, струится, это тело совсем юной женщины, тело, полное тайн и опасностей, к его берегам невозможно приблизиться, не потерпев кораблекрушения… Джан-Паоло может отправляться на покой, Жиль Бенсимон может отправляться на покой, ирландские губы и баскская щетина не идут ни в какое сравнение с этими фотографиями. Даже здесь, искаженные компьютерным разрешением, они – лучшее, что я видел. Из всего, что я вообще когда-нибудь видел. Они претендуют на абсолютную истину, они и есть абсолютная истина. Как будто последним искушением Христа был фотоаппарат – и он не устоял. Меня охватывает почти религиозный восторг, кажется, еще мгновение, и я пойму высший смысл человеческого существования.

Мне не хватает воздуха. Это не пугает, скорее – успокаивает, укутывает, как укутывает метель замерзающего путника. И я готов замерзнуть, провалиться в блаженное небытие, мне плевать, что будет потом, когда две сучки найдут меня, замерзшего…

Две сучки.

Мысль о них приводит меня в чувство.

И еще одна мысль, гораздо менее захватывающая. О человеке, сделавшем фотографии. Это не любительские потуги Макса Ларина в 27 килобайт. По странному совпадению тех телефонных снимков тоже пять, но сделаны они были крадучись, исподтишка. Здесь же совсем другое. Не то чтобы Тинатин откровенно позировала фотографу – она ему доверяла. Или делала вид, что доверяет, я бы согласился и на меньшую жертву с ее стороны. Конечно, видеть тело еще не означает обладать им, но ревность уже плющит меня, бьет в виски, наполняет рот горькой слюной.

И.М.

Надпись в правом нижнем углу каждой из фотографий. Скорее всего, это инициалы фотографа, авторский знак, ничего общего с инициалами Иисуса Христа.

«Илья. Письма».

Скачанные из электронного почтового ящика и сохраненные послания, если судить по ярлыкам: их не так много, десять-пятнадцать штук, наугад я открываю одно:

«Август, малыш, что-то потерялись мы в этой жизни. Получила ли ты мои последние снимки? Те, которые я отправил тебе из Самарканда? Что скажешь?..»

Не то, совсем не то!

«…видел твоих голожопых ковбоев на сайте у Джима. Растешь, мать. И здорово поработала со светом… Мои фильтры пригодились?..

…предложили отснять серию для путеводителя по Греции. Нужно что-нибудь нетривиальное. Ты ведь там была, может, подскажешь пару мест…

…есть возможность поучаствовать в одном симпатичном дублинском проекте, рабочее название «Русское ню», сообщи, свободен ли у тебя конец сентября текущего года. Или свяжись с Вадиком, он курирует это начинание с нашей стороны…

…И кстати, как твоя новая любовь? Уже затянула ее в койку?..»

Ничего, что подпадает под категорию «будет интересно». Ладно, третья попытка.

«Август, проявись, плиз!!! Ломился, как бесноватый, но опять тебя не застал. Маленькая дрянь, которая теперь сидит у тебя на телефоне, сказала, что ты отчалила в Европу. Ты нужна мне, нужна! Хотя бы изредка проверяй мыло, умоляю!..

…если бы я был уверен, что в твоем ящике никто не пасется… если бы я был уверен… нет, не так, все равно всего не напишешь. Нет, не так, НИ-ЧЕ-ГО не напишешь, ты мне нужна, ты мой друг, Август. Единственный. И как всякий единственный друг, ты всегда в зоне недосягаемости… Происходит что-то странное, страшное… я больше не справляюсь… и не могу остановиться. И не могу все это остановить. И вернуться тоже не могу. Но я ни о чем не жалею. Она – лучшее, что могло со мной произойти, но так и не произошло. А я все надеюсь, что произойдет… Один поцелуй считается, Август?..»

Эй, паренек, спроси об этом меня. Один поцелуй считается, еще как считается! Одного поцелуя вполне достаточно, чтобы полностью изменить жизнь, а ты не из храброго десятка, как я посмотрю. Переживаешь, скулишь, цепляешься за бритоголовых подружек, трясешь перед ними кальсонами. Хорошо, что мне некому писать такие дурацкие сопливые письма. Я в лучшем положении, чем ты, приятель.

«…Посылаю фотографии, они все объяснят. Теперь-то ты не будешь считать, что крыша у меня поехала? Они стоят того, что мне пришлось пережить, они все искупают, разве нет? Только сейчас мне пришло в голову, что я второй день в Альпах. Я даже этого не заметил, представляешь! Все сузилось до размеров объектива, и в нем я вижу только то, что хочу видеть. Или только то, что хочет она…»

Эй, паренек, мне тоже это знакомо. Это называется: ты влип, приятель. Вляпался, воткнулся. Японские сказочки в вольном изложении обрусевшего Хайяо заканчиваются одной фразой: «Желаю счастья, желаю счастья!» Похоже, это не твой случай.

Примерно так думаю я, вяло наблюдая, как ревность заплевывает монитор. Речь в письмах идет о Тинатин, ни о ком другом. Сначала Макс Ларин, теперь еще и этот фотограф, везде я нахожу следы девушки, в которую отчаянно влюблен. Письмо, только что прочитанное мной, – последнее. Последнее по времени из всех, находящихся в папке. Я никогда не был в Альпах, но что-то о них слыхал.

И совсем недавно.

Марго не упоминала об Альпах, с барменом в «Че..» мы говорили лишь о собаках, достоинствах меню и латиноамериканских выбрыках субкоманданте, что еще? «Че посещает публичный дом в Катманду, Непал», но Непал – это Гималаи, никак не Альпы. Совершенно машинально я щелкаю на папку «Илья. Работы».

«Стокгольм».

«Нормандия».

«Самарканд. Гур-Эмир».

«Суздаль. Ростов Великий».

«Микрокосмос».

Еще какая-то географическая срань, на которую не стоит тратить время. Что может поведать миру о Стокгольме фотограф с русским именем Илья? Несколько точек – на них топчутся все, кому не лень, несколько ракурсов, затертых до дыр объективами таких вот фотоподвижников.