Не дав моим мыслям унестись в просторы философских обобщений, прибежал боец и рассказал, что прибыл атаман и требует меня пред свои ясны очи. Я успел лишь дать указание, чтобы потрошили не только татар, но и убитого коня, резали мясо ломтями, солили и выдали каждому по куску. Голод после боя был просто невыносимый. Организм требовал калорий.

– Рассказывай про свои подвиги, – насупил брови атаман, но рожа довольная – значит, убитых нет. Ладно, рассказывать так рассказывать, меня хлебом не корми – дай что-то рассказать.

– Как пришли мы сюда, батька, велел нам Сулим тут ховаться, а сам с Керимом и с Давидом в дозор пошли. Сховались мы добре, я всем хлопцам наказ дал. Лежим, не высовываемся, как Сулим наказал, а если он объявится из дозора и даст наказ в супостата стрелы пускать, пусть каждый крикнет: «Бой!», чтоб другие знали. Лежим мы в засаде тихо, как мыши, татар не трогаем, всех мимо пускаем, вдруг слышим: с левого краю кричат хлопцы. То Сулим там с казаками в задний вражий дозор начал стрелы пускать. Тут и мы дружно супостата ударили стрелами. Всех вместе девятнадцать вражин порешили, двое в лес удрали, Керим их ловит, двадцать коней целых добыли, одного добить пришлось. Хлопцы его потрошат, сейчас мясца сырого с солью принесут. Голодные все, как волки. У нас троих стрелами задело, Давида крепче всего. Добрый вражина ему попался – лихо стрелы пускал, Давида и Николая подранил. Счастье, что не убил никого.

Атаман смотрел мне в глаза, а я чувствовал, что он с трудом сдерживает смех. Картина произошедшего ему была понятной, но смещение акцентов в моей интерпретации событий не могло его не позабавить. Искусство адвокатов перекручивать действительность еще было неведомо в эту эпоху.

– Сулим, правду он речет или брешет?

– В овраге мы сидели. Велел я им сховаться и не высовываться, а они вон чего учудили…

– Что скажешь, Богдан?

– Перед ликом матери Божьей клянусь. Так дело было. Вышли Сулим с казаками из оврага, к тропе подошли. Я с ними был. Сказал мне Сулим: «Тут оставайтесь. Ховайтесь добре. Без моего наказа не высовываться». В овраге том, батьку, двадцать человек не сховаешь. Сам можешь посмотреть, вон там он. Подъедет татарин, заглянет – и конец нам всем. Поэтому сховал я хлопцев возле оврага, за деревьями. Добре сховал. Сотня татар прошла, никого не заметила. А как начал Сулим стрелы метать, так что, нам смотреть на то надо было? Раз атаман в бой вступил, значит, и ватажка за ним. Ни слова, ни полслова твоего и Сулимового наказа я не порушил.

– Ты, Богдан, дурня из себя не строй. Никто в то уже не поверит. Сам добре знаешь, что самовольничал в походе. За это кара одна – голова с плеч. Будь тут только твоя вина, покатилась бы сейчас твоя буйная головушка и кончился бы твой род, не начавшись. Помни о том, когда в следующий поход пойдем. А на сей раз останешься без добычи и получишь десять нагаек.

– Понял, батьку. Спаси тебя Бог, батьку, за твою доброту и науку. Сколько жить буду, помнить буду и детям своим твою науку передам.

– Ты блазня [26] из себя не строй. А то я и добавить могу – и двадцать, и тридцать нагаек. Иди с глаз моих, пакуй добычу, вертаться пора.

Когда я отошел, атаман начал что-то вполголоса вычитывать Сулиму. Впрочем, что именно, догадаться было нетрудно. Он его атаманом над двадцатью пятью душами поставил, а не старшим дозорцем. Иван Товстый, приехавший с атаманом, сочувственно хлопнул меня по плечу и рассказал, как у них дело было.

Десяток казаков атаман поставил после выезда с балки. Их задача была убрать передний дозор – после того как казаки повалят деревья. Остальные рассредоточились на последних двухстах метрах тропы – от одинокого поваленного дерева до выезда из балки по обе стороны дороги. Вместе с прибывшими под рукой у атамана осталось больше шестидесяти человек, из них больше пятидесяти прятались в самой балке.

Передний дозор татар наткнулся на поваленное дерево и где-то час прокладывал параллельную тропу. Где расположились основные силы татар, чем они занимались, никто не знал. После того как они прорубили дорогу и тронулись к выезду из балки, показалось еще десять всадников, едущих следом. Пока они пробирались возле поваленного дерева, передний дозор уже подъезжал к выезду. Никто не успел подать знака и передать казакам весть о втором дозоре. Поэтому когда они показались на тропе вслед за передним дозором, казаки обрушили деревья. И передний дозор, и следующий десяток сразу же посекли стрелами, практически без потерь, только одного казака клюнула стрела, пробив кольчугу на плече. Но больше никто в балку не полез. Вернулись посланные в разведку дозорцы и доложили, что татары ускакали обратно. Тогда атаман взял Ивана с двумя казаками и поехал искать наш отряд.

– Ты все верно сделал, Богдан. Но так часто в жизни бывает. Сделаешь по правде – а закон казацкий порушишь. Потому и судят казаки всегда по правде, а не по закону. Правду – ее сердцем понимаешь, нет такого закона, чтобы о том словами сказать можно было и другим передать.

– Ага, по правде. По правде меня похвалить надо, а не десять нагаек всыпать.

– Так это кто как ее понимает, правду… по мне, так и двадцать нагаек тебе мало, а атаман всего десять назначил.

– За что?

– За то, что ты молодой, дурной петух! Не понимаешь, что это чудо! Рассказали бы мне такое – ни в жизни бы не поверил! Двадцать шмаркачей лежало, мимо них татарская сотня ехала – и ни у одного рука не дрогнула раньше, чем надо, стрелу пустить, никто не обгадился и не убежал. А подумай головой своей пустой, что было бы, если бы хоть один смалодушничал! Кровью бы все умылись – и не сносить тебе головы! Мал ты еще о правде толковать. Не дорос. Готовься, буду батьку просить, чтобы мне доверил тебе нагаек отсыпать!

Недовольный Иван вернулся к казакам, оставив меня вытряхивать убитого татарина из доспеха и вытаскивать болт к моей пушке. Воистину, язык мой – враг мой…

Мое старое «я» с садистским (или мазохистским?) удовольствием восприняло факт моей очередной публичной порки. А мое новое «я», снабженное мощным логическим аппаратом, раздумывало над тем, каковы шансы нелетального исхода после десяти нагаек Ивана, и не просить ли товарищество проявить гуманность и просто отрубить мне голову…