– Я тогда страшно испугался, – с дрожью в голосе, ясно припомнив ужасающие события, произнес Петр и посмотрел в глаза Воловцову, ища в них понимания. Но такового в глазах судебного следователя он не отыскал, продолжил глухо: – И стал молить о пощаде…

Вымаливал ее Петр с минуту, если не больше. Он говорил, что никому о случившемся с его племянником не расскажет, что ежели сам завез Колю сюда, к оврагу, стало быть, он такой же прямой участник убиения, как Павел и Коська. И говорить кому-либо об убиении, а тем более полиции, ему нет никакого резона, ведь голова у него всего одна, а за убиение ее непременно снимут.

– Не губите, – почти плакал Петр. – Век вам благодарен буду.

Не убили Петра Тулупов с Малявиным. Предупредили только, что, ежели он их засыплет, они на него всю вину свалят.

– И тогда голову тебе и впрямь снесут. Не мы, так судейские. Или тот же Степан Лыков…

– Да клянусь вам… – начал было Петр, и тут Малявин сказал:

– Клянешься? Тогда ешь землю!

Петр негнущимися пальцами раскопал неглубокий снег, добрался до земли и расковырял ее.

– Ешь! – приказал Тулупов.

И Петр, сунув промерзлый комок земли в рот, пожевал его и судорожно проглотил…

Вернувшись уже под утро к Тулупову, принялись опять пить водку, а тут как раз постучали в ворота. Это был Степан Лыков. Его приезда никто не ожидал, и преступление едва не обнаружилось. Ведь никто даже не предполагал, что нахождение Коли в доме Тулупова было кем-то замечено и этот кто-то сообщил о том факте родителям Коли.

Начался переполох, Тулупов снова предупредил Самохина, что, ежели тот что-либо скажет Степану, тут же поплатится за это жизнью. Когда вышли к Степану, выяснилось, что Колю с Петром видели пацаны у Холодца, и Тулупов нашелся с ответом, высказав предположение, а не утонул ли Коля в речке. Очевидно, о том же самом думал и Степан, поскольку тотчас отъехал. Этим убивцы и были спасены от столь скорого раскрытия истины.

Выпили. А потом порешили «от греха подальше» спрятать руку Коли у надежного человека. Таким оказался Лукашка Матюшкин. Ему отнес руку, завернутую в платок, сорванный Тулуповым с шеи мальчика, Коська Малявин…

Сняв эти показания с Петра Самохина, судебный следователь Воловцов отправился к Лукьяну Матюшкину. Вернее, попросил привести обвиняемого в дознавательскую комнату, где только что давал признательные показания родной дядя убиенного мальчика.

Лукашку привели. Он не очень охотно, но подтвердил показания Петра Самохина. А потом, махнув рукой и преданно, по-собачьи глядя в глаза Ивану Федоровичу, сознался аж в одиннадцати недавних кражах. Это Воловцовым было оценено, поскольку за руку Матюшкин пойман не был и никто его к признанию не принуждал. Но главная странность заключалось в ином: Лукашку не только никто никогда не видел замеченным в кражах, но и сами хозяева, у которых он сумел поживиться добром и деньгами, не только не сразу заметили пропажу, но никогда и подумать не могли на Матюшкина. И когда Воловцов спросил, брал ли Лукашка на свои черные дела «живую руку», тот без запинки ответил:

– Завсегда брал…

А еще Лукашка рассказал судебному следователю о том, что Колина рука поначалу хранилась у него на гумне, в омете соломы, о чем (как равно о чудодейственной силе «живой руки») знала половина жителей села Карпухино. Более того, кое-кто из сельских работящих парней, прежде ни в каких противузаконных деяниях не замеченных, польстившись на безнаказанность, стали ворами и брали эту засушенную руку на дело, после чего возвращали ее на прежнее место. Им тоже все сходило с рук, и количество воров из хороших прежде карпухинских парней росло как на дрожжах. Купились на легкую и безнаказанную наживу и несколько мужиков и одна баба, тихая и болезненная, на которую никогда не подумаешь, что она воровка. Дошло до того, что только ленивый да шибко трусливый не пользовались Лукашкиной «живой рукой». В омете потом, при осмотре места происшествия, было найдено около сорока отверстий-гнезд, куда засовывалась рука Коли после совершения «воровского дела». И ведь помогала она всем, не врало мордовское поверье! Ни одно из преступлений, совершенных с ее помощью, не было раскрыто. Как это ни странно звучало, но у местной полиции по этим кражам не было даже подозреваемых! И все эти кражи и воровства легли на полку нераскрытых преступлений…

А еще раскрылся секрет, почему жители Карпухино валяли дурака и отказывались отвечать на вопросы судебного следователя Воловцова о «живой руке» или ссылались на полное неведение (знали они все, знали!). Молчали потому, что либо сами, либо их родственники пользовались этой рукой. Когда Иван Федорович все это понял, опечалился несказанно. Вот, оказывается, как легко из честного человека сделаться вором: надобно лишь только увероваться в безнаказанности содеянного. Что ж, милостивые государи, такова уж наша российская действительность…

А то, что ни Тулупов, ни Малявин в убиении Коли Лыкова не сознались и продолжали запираться, уже мало волновало судебного следователя Ивана Федоровича Воловцова. Доказательств их вины, как и всех участников и соучастников преступления, как веско выразился окружной прокурор, было «выше крыши»…

Первые числа октября 1896 года

Оба дела, об убиении Коли Лыкова и «живой руке» и об убийстве главноуправляющего имениями графа Виельгорского Ильи Яковлевича Попова, рассматривались в первых числах октября. Только дело о несчастном мальчике слушалось в Рязанском окружном суде, а судебное разбирательство об убиении Попова было передано в Окружной суд в Москве.

Иван Федорович Воловцов присутствовал на обоих судебных следствиях, благо шли они с интервалом в два дня. Как и предполагалось, запирательство Тулупова и Малявина, а они и на суде не признали себя виновными, ничего им не дало: оба законопреступника по вердикту присяжных заседателей получили по двадцать лет каторжных работ. Петру Самохину, дяде убиенного мальчика, влупили десятку, как выражаются каторжане и опытные тюремные сидельцы, поскольку жалости и понимания у присяжных ни его рассказ, ни слезное покаяние не вызвали.