Однако эта деятельность не отнимала всего времени, и у него были свободные часы для пополнения знаний в греческой культуре, в частности в обществе совсем молодого человека, очень сведущего в греческом языке и литературе, Тита Помпония Аттика, который позднее станет другом и наперстником Цицерона. Сулла хотел взять Аттика с собой в Италию. Но молодой человек обладал той мудростью, которая позволяла ему всегда без осложнений проходить через бури конца Римской Республики, и он отвечал, что не нужно просить его следовать за Суллой, чтобы быть на его стороне, против его врагов, если он покинул Италию именно для того чтобы не стать их сторонником против Суллы. Он не сказал, конечно, что когда молодой Гай Марий (который был его школьным товарищем) заботами Суллы был объявлен врагом народа, он помог ему бежать, снабдив деньгами.

Пребывание Суллы в Греции дало возможность приобщиться к таинствам Деметры и Коры в Элевсине. Тайные культы были доступны только ограниченному числу посвященных, которые должны говорить на греческом языке и вести безупречную жизнь. Церемонии, строго говоря, предшествовала длительная подготовка, состоявшая из уединения, молитв, воздержания; затем в вечер посвящения при свете факелов в святилище Элевсина проводились мистерии, оставшиеся тайными, о которых известно только одно, что они устраивались в трех измерениях: произнесенное, показанное, сделанное. Все представляло собой объяснение доктрины и смысла культа, которые посвященный должен был хранить в абсолютном молчании. Не нужно удивляться тому, что Сулла принимал участие в ритуале посвящения в одной из самых таинственных религий Греции. С его стороны не было речи об этнографическом любопытстве; и не нужно думать, что греческие религиозные авторитеты разрешили, так сказать, «почетное» посвящение. Это явилось бы неуважением к существующей в реальности очень известной мистерии, а также слишком пренебрежительным выпадом, касающимся глубокой религиозности Суллы.

Не будем забывать, что он уже приобщился к другому тайному культу — Дионисия Бахуса, который давно проник в Италию, но имел некоторые сложности в обретении права на существование в Риме. В начале II века на самом деле политическая власть была обеспокоена чрезвычайным развитием «вакхических оргий», на которых с легкостью рассказывалось все и обо всем, так как речь в действительности шла о тайных мистериях, и, чтобы участвовать в них, к ним надо быть допущенным. Обвинения, чаще всего возникавшие, отмечали сексуальные дебоши как следствие опьянения, в которое погружались инициированные (и нужны были достаточно тяжелые последствия, потому что римляне не стеснялись сексуальных вопросов), а также убийства и каннибализм. О чем не говорили, но что было не менее опасно в глазах власти, так это то, что тайные организации, собиравшие лиц разных положений и имевшие особенно народный характер, трансформируются позже в революционные группы, которых уже опасаются, боясь, как бы они не начали играть доминирующей роли в политической игре. Это было основанием того, что сенат провел по всей Италии особенно жестокую расправу над 7000 лиц, половина которых была казнена или принуждена к самоубийству. Но преследование адептов культа никогда не приводило к затуханию и дионисизм продолжал распространяться (правда, сенат запретил его только в тайных проявлениях и подчинил существование тиаз — групп приверженцев — преимущественно власти преторов), и в начале I века до н. э. культ Бахуса, предлагавший адептам мифы о выходе из преисподней и воскрешении (бог был «дважды рожден»), вновь обрел важное значение, даже оставаясь еще объектом преследования. С этой точки зрения, нельзя не удивиться тому, что противники упрекали Суллу в сожительстве в юности с мимами и шутами, с которыми он устраивал дебоши, актерами пантомимы, артистами, играющими на цитре, и гистрионами, выпивая с ними с утра, распростершись на ложе из листьев. «Дурные знакомства», вероятно, имели религиозный смысл, о котором, казалось, забыли те, кто его в них упрекал, и даже во время его пребывания в Греции Сулла не забывал о своей приобщенности к культу Бахуса: по случаю своего пребывания в Эдепсоне в Эвбее, куда приехал на воды, он много встречался с дионисийскими артистами. Несколькими месяцами ранее, еще в Азии, он был принят в две ассоциации дионисийских артистов Теоса и Пергама, которые объединяли группу привилегированных, о чем свидетельствует эпиграфический документ, выставленный в музее Коса: он освобождал их от военной службы, местных или римских налогов так же, как и от поставок агентам общественных служб в командировке. Наконец, не нужно забывать, что он посвятил на мосту Геликон (уже посвященному культу Аполлона и музам, таким как Дионисия) прекрасную статую бога, произведение знаменитого скульптора Мирона, уроженца Элевтера (на границе Аттики и Беотии), кому мы обязаны знаменитым Дискоболом, самая красивая копия которого сохраняется в Риме; стоящий Дионис был статуей, которую Сулла конфисковал у жителей Орхомена и которая была, как говорили, одним из наиболее удавшихся произведений Мирона. Но она также имела культовую ценность, и именно в этом значении Сулла установил ее на Геликоне.

Но в Греции Сулла был не как путешественник: он ждал благоприятного момента для возвращения в Италию. И вот Карбон вызвал провал переговоров, момент наступил. Он направил свою армию пешком через Фессалию, Македонию, чтобы затем взять на запад, по направлению к морю. Но прежде чем перейти через Диррахий (Дураццо) в Бриндах, он отклонился на 70 километров на юг, на территорию поселения Аполлония, где находился нимф, представляющий собой скалу, которая изрыгает огонь и у подножия которой вырываются источники теплой воды. Столь долгое возвращение Суллы объясняется консультацией с оракулом об исходе своего предприятия. Ответ, вероятно, его удовлетворил, потому что он отдал приказ переправляться. К тому же, оказывается, во время первого жертвоприношения на земле бриндов, которое он поспешил произвести, на печени жертвы увидели изображение лаврового венка с двумя прикрепленными к нему ленточками — чрезвычайный знак, который, по мнению знаменитого предсказателя Постума, объявлял о бесспорной победе при условии, если Сулла один съест эту часть жертвы. Хотелось бы верить подобным знакам, поскольку огромен был страх увидеть Италию, раздираемую братоубийственными войнами: не говорили ли о том, что в районе Капуи явились две армии, сражавшиеся с сильным шумом, затем растворившиеся в воздухе?

Предсказание авгура начало осуществляться с момента, когда поселение бриндов открыло свой порт, что, по-видимому, значительно облегчило операции: вся организация береговой защиты, созданная противником, оказалась ненужной. В благодарность бриндам был предоставлен фискальный иммунитет, заслуживающий внимания аргумент для других поселений, которые задумывались, не должны ли и они его получить: Тарент и, вероятно, многие другие его получили. Нужно сказать, что прежде чем пересекать Адриатику, Сулла заставил свои войска дать клятву никогда его не покидать, чего он вполне мог опасаться, так как его солдаты будут, несомненно, подвергаться принуждению покинуть своего полководца, объявленного врагом народа, а они тем более склонны прислушиваться к этим призывам, что нагружены добычей и, значит, им больше нечего ждать от италийской кампании. Но он заставил их также поклясться не предпринимать никаких актов грабежа на италийской земле: об этом хорошо было известно в Калабрии, где высадилась армия, и новость быстро распространилась.

Наконец, и это был не самый малый аргумент пропаганды Суллы, определенное число известных лиц пришло встречать его. Во-первых, был Квинт Цецилий Метелл Пий, который после своих неудачных попыток переговорить с Цинной под стенами Рима в 87 году некоторое время оставался в Лигурии, прежде чем переехать в Африку, где он столкнулся с промагистратом, приверженцем Мария, Гаем Фабием Гадрианом, выгнавшим его из своей провинции. Он нашел Суллу в Диррахии, и присутствие на его стороне человека, обладавшего репутацией справедливого и набожного, много сделало для него: оно побудило к присоединению множество колебавшихся в момент, когда правительство опиралось в своей пропаганде на идею «согласия»: назначили консулами Гая Норбана, нового гражданина, и представителя очень известного аристократического рода Луция Сципиона (у которого, кроме того, было преимущество входить в состав «умеренных» в сенате).

Но эти присоединения нужны были Сулле не только потому, что они представляли собой политическое признание законности его действия (хотя бы в глазах его войска), но также потому, что позволяли ему несколько компенсировать огромную диспропорцию между личным составом его армии и законными силами. В самом деле, он возвращался со своими пятью легионами, ряды которых поредели за четыре года кампании, даже если они и не испытывали никогда поражения; кроме того, он располагал 6 000 конников и некоторыми вспомогательными, набранными в Македонии и в Пелопоннесе: в общем, в лучшем случае 40 000 человек. Против него же мобилизована вся Италия, и если верить тому, что написал он в своих «Мемуарах», он должен был столкнуться с пятнадцатью генералами во главе 450 когорт (что, если даже считать только по 500, а не по 600 человек в когорте, все лее составит 225 000 солдат); можно принять во внимание, что речь идет об «очень примерном подсчете», потому что он дан главным заинтересованным лицом (хотя и другие источники дают цифры, превышающие 300 000), но правда в том, что, по самым благоприятным предположениям, армия Суллы должна была сражаться все равно в пропорции один к трем.

Это объясняет, почему он придавал большое значение присоединению молодого Помпея: сын Помпея Страбона сначала служил в армии Цинны, откуда, вспоминают, он посчитал предпочтительным удалиться, когда узнал, что Сулла возвращается и множество знаменитых людей нашли пристанище около него, и организовать призыв людей в Пиценах, районе, откуда происходил род Помпеев и где у них были огромные владения, что давало право осуществлять настоящий патронат. Таким образом, он начал кампанию рекрутирования, во время которой столкнулся с консульскими агентами по рекрутированию: один из них, оскорбивший молодого человека, был убит в волнениях толпы. Эти первые успехи побудили Помпея, которому было двадцать три года, пойти дальше. Итак, он формирует «свою» армию, назначает трибунов и центурионов, занимается снабжением и снаряжением и объезжает всю «свою» провинцию. В самом деле целью этой операции было также поправить дела семьи, которую запятнали не слишком славные действия отца в последние месяцы его жизни. В этом значении нужно воспринимать отношение молодого человека к Авксиму (ныне Осимо, чуть южнее Анконы): он приказал воздвигнуть трибунал на публичной площади; перед которым поставил двух именитых граждан города, и приговорил их за сотрудничество с адептами Мария покинуть город. Во всяком случае, благодаря Помпею, весь район перешел в лагерь Суллы, и это стало причиной того, что последний окружил его большим вниманием, приводя в пример другим своим приверженцам.