Что касается Мерулы, то он тоже был вызван в суд по обвинению в государственной измене. И у него не было иллюзий в отношении исхода процесса, который возбудили против него только чтобы добиться его смерти. Он начал с того, что отказался от своего священного сана, потому что самоубийство запрещено, если исполняешь обязанности фламина; поднялся на Капитолий в храм Юпитера, вскрыл себе вены и окропил своей кровью алтарь божества и глаза ее культовой статуи, произнеся проклятия в адрес Цинны и всех тех, кто разделял с ним ответственность за убийства. Преступление в форме надругательства, весьма редкое в римском мире, произвело сильное впечатление. Фимбрий поступил в том же смысле, отправившись кончать с собой в святилище Эскулапа в Пергаме, тогда как был волен выбрать совсем другое место, начиная со своего военного лагеря. В случае с Мерулой римлян поразила чрезвычайная тяжесть святотатства, совершенного этим человеком, чтобы вызвать проклятие божества на себя самого и тех, кто был тому причиной.

Возможно, Цинна почувствовал страх после этого трагического события; вероятно также, что, как говорит об этом Плутарх, он «насытился резней» и желал, чтобы положили конец потокам крови. Но нельзя уже было больше контролировать бардиан, составивших персональную охрану Мария, которую он продолжал использовать для кровавого уничтожения всех, кому он не доверял. Желая установить видимость порядка, Цинна с помощью Сертория, который даже в разгар гражданских войн хотел сохранить репутацию порядочного человека, решил убить своих рабов, ставших профессиональными убийцами. Он организовал «ночь длинных ножей»: отряд галлов окружил их расположение в полной тишине, и все были убиты, прежде чем смогли воспользоваться оружием для защиты.

Эта резня бардиан не означала, однако, возврата к законности. Марий и Цинна назначили сами себя консулами на следующий год (86 год до н. э.), и 1 января (день инаугурации, когда они поднялись на Капитолий, чтобы узнать предзнаменования) был отмечен расправами: сын Мария Гай Марий Младший убил собственной рукой бывшего трибуна плебса и отправил его голову консулам. Со своей стороны, Публий Попиллий Ленас, который сам был трибуном плебса, сбросил с Тарпейского утеса коллегу по предыдущему году, Секста Луцилия. По-видимому, в Риме оставалось еще достаточно лиц, кого Марий считал опасными и предполагал уничтожить: два претора, которые тоже должны были бы вступить в должность 1 января, не присутствовали на церемонии инаугурации. Они посчитали более осмотрительным покинуть Рим и укрыться около Суллы. Тогда Марий применил к ним наказание лишением «воды и огня». Старик днем и ночыо думал о мести, которую надеялся направить на самого Суллу, но умер 13 января; это стало облегчением для Рима, несколько месяцев испытывавшего кровавую тиранию личности, перед которой он заискивал, потому что она давала ему спасение. И некоторые древние авторы с ужасом вопрошают: «Что случилось бы с Римом, если бы консулат Мария продлился год?» Когда не стало великого Мария, правительство Цинны продолжило тиранию по той причине, что последний незаконно присвоил верховную власть, назначая себе желательных для него коллег: заменив Мария Луцием Валерием Флакком, вменив ему в обязанность провести вторую экспедицию против Митридата. Но хотя Цинна был жив, режим, по крайней мере, прекратил производить террор, и некоторое количество представителей знати согласилось сотрудничать с ним — тем, кто после всего происшедшего был одним из них: цензоры 86 года начали нормально исполнять свои функции, производя ревизию рынков государства, проверяя списки сенаторов и всадников и, особенно, приступая к операции по переписи римских граждан: их в этом году было 463 000 взрослых мужчин, что позволяет утверждать, что интеграция получивших право на гражданство италиков, в действительности, еще по-настоящему не началась (перепись 115 года насчитала более 394 000 граждан, но уже в 70 году их будет 910 000). Наконец, он назвал нового «главного сенатора», так сказать, почетного председателя этого собрания и, если у него достаточно персональных качеств, способного сыграть важную политическую роль — Луция Валерия Флакка, кузена и тезку действующего консула, бывшего консулом в 100 и цензором в 97 годах. В действительности назначение цензором было продиктовано политической реальностью: Луций Валерий Флакк был единственным бывшим цезором из патрициев, выжившим в этот страшный период, и, следовательно, он достиг почетной должности, потому что был, в некотором роде, самым старшим в верхнем эшелоне общества. Добавим, что случай хорошо распорядился: Флакк во время своего консулата проявлял угодничество, граничащее с раболепием по отношению к своему знаменитому коллеге Гаю Марию — по тем временам консулу в шестой раз.

Таким образом, после смерти Мария Рим переживал относительно спокойный период. Однако политический класс был терзаем большим волнением: с Востока приходили известия, которые не предвещали ничего хорошего в будущем. Сначала узнали об успехах Суллы: взятие Афин в марте 86 года, именно в тот момент, когда действующий консул готовил другую экспедицию; затем победы при Херонее и Орхомене свидетельствовали об исключительных качествах полководца, которому удалось уничтожить две азиатские армии, располагавшие силами, в три раза большими по численности. Беспокойство еще более возросло при известии о смерти Флакка. Оно достигло своего апогея после подписания мира в Дардане, о котором сенат был извещен официальным донесением самого Суллы, продолжавшего действовать как если бы ничего не произошло.

Цинна и Гней Папирий Карбон, назначившие сами себя консулами на 85 год, не ожидая известия о мире с Митридатом, готовили войну с Суллой: они формировали войска по всей Италии и начали собирать деньги и продовольствие в предвидении кампаний, которые им придется вести, вооружая флот и следя за усилением береговой защиты. Операции были проведены тем более достаточно проворно, что они были обладателями законной власти (даже если ею овладели незаконно) и подчеркивали для италийских сообществ подстерегающую их опасность оказаться лишенными равенства политических прав, так как, они были уверены, Сулла никогда не согласится с их интеграцией.

Они были заняты деятельностью по набору войска, когда пришло второе письмо от Суллы. На этот раз это был не проконсул, дающий отчет сенату, потому что он не надеялся получить от него ответ на свое первое донесение, это был командующий, который с гордостью напоминал о всех своих подвигах на службе у Республики, чтобы требовать восстановления. Там было представлено все, начиная с его подвигов в Югуртинской войне, что было способом требовать главное от славы, которую, по его мнению, присвоил Марий, до его последних успехов на Востоке. К этому он добавил, что его армия и штаб уже два года служат прибежищем всем, с кем постыдно обращались Марий и Цинна, начиная с его собственной семьи, спасшейся только благодаря побегу. Закончил длинное послание объявлением, что вернется в Италию отомстить за все жертвы жестокости и за Республику, уточнив, что он не упрекает самих граждан, старых или новых, потому что не они ответственны за все эти ужасы.

Сенат охватило большое смятение: понятно было, что снова начнется гражданская война, и представляли, что победителем будет Сулла, который тоже займется расправами с размахом, соответствующим уже произведенным до него зверствам. Это стало причиной того, что в соответствии с предложением главного сенатора Луция Валерия Флакка, опирающегося на умеренную фракцию сената, к Сулле направили делегацию вести переговоры о примирении: убедить проконсула, что он может рассчитывать на сенат в получении всех личных гарантий, которые хотел бы потребовать. И в то же время сенаторы сообщили консулам о необходимости приостановить военное формирование, которое те предпринимали. Цинна и Карбон, находившиеся в Италии и сами себя уже назначившие консулами на следующий год, объявили, что они подчинятся приказам сената, и, как только уехала делегация, возобновили набор войск, которые они сконцентрировали в Анконе, чтобы переправить их в Иллирик (адриатическое побережье современной Югославии). На самом деле у них было намерение преградить дорогу Сулле. В начале зимы, в первые месяцы 84 года, массивный контингент уже осуществлял переправу без осложнений, как вдруг разразился шторм. Поднявший якорь конвой вернулся, и только что посаженные на корабли войска покинули их. Много было тех, кто, ссылаясь на то, что они не хотели идти сражаться против сограждан, просто-напросто дезертировали и вернулись к себе. Атмосфера в этих легионах была особенно напряженной. Разумеется, командующий ими полководец был облечен законной властью, но противник, которому они должны были противостоять, был особенно опасным: прежде всего речь шла об армии римских граждан, которых трудно было считать врагами; они были опытными солдатами после четырех лет победоносных кампаний. К этому добавлялось то, что Цинна имел репутацию жестокого и грубого, и у них был случай убедиться, что это не выдумка. Наконец, сын Помпея Страбона (будущий Помпей Великий), присоединившийся к лагерю Цинны и подвергшийся враждебности некоторых членов штаба, предпочел тайно сбежать, распространив слух о том, что Цинна приказал убить его.

Консул был полон решимости взять в руки недисциплинированные войска, для которых достаточно было одного порыва ветра, чтобы их рассеять, и созвал собрание. Во время его прибытия туда шедший впереди него ликтор ударил человека, не уступившего достаточно быстро дорогу кортежу, тот в свою очередь ударил ликтора. Цинна отдал приказ схватить солдата, но поднялся крик, и дождем посыпались камни. Цинне удалось убежать, и он попытался спрятаться. Схватил его центурион, преследовавший с мечом в руке; Цинна упал на колени и предложил откупиться самым драгоценным, что у него было, — своей печатью. Напрасно, центурион ответил ему, что он пришел не заключать договора, но убить тирана, кощунственного и жестокого.