Часам к трем ночи по скату высоты проплыли неясные колеблющиеся тени, донесся приглушенный, смутный шум и легкий скрежет металла. Звенящая стена быстро растаяла, стало очень тихо. Страшно тихо. Тишина все явственнее наполнялась шорохом, шарканьем, потрескиванием и, наконец, сдерживаемым дыханием: противник начал выдвижение.

Бурьян скрывал это выдвижение, и потому к разведчикам опять было вернулось чувство обреченности на неуспех. Противник мерещился со всех сторон, но появился он неожиданно. На лежавших правее, ближе к оси неприятельского выдвижения, Сутоцкого и Шарафутдинова вышли не менее десятка солдат.

Они шли уступом, пригнувшись и немного боком, выставив вперед автоматы. Они должны были наткнуться на разведчиков, но Гафур волчком развернулся и, махнув рукой в сторону советской передовой, яростно прошипел:

— Шнелль! Шнелль!

Двое первых немцев осторожно обошли Сутоцкого, и все двинулись дальше, пригибаясь, таясь, объятые тем отключающим сознание напряжением, которым отличается преддверие всякого, а тем более ночного боя.

На Матюхина и Грудинина противник не наткнулся. Теперь все четверо по их общим, единым законам мечтали об одном — чтобы скорее все началось и можно было бы действовать: лежать стало невмоготу.

Но бой не начинался. Основная волна наступающих, видно, залегла, выравнивая боевые порядки. Сзади подкатывалась вторая, уже редкая, — ячейки управления, связисты, передовые наблюдательные пункты и многое иное, что пехота считает безнадежно тыловым, но что всегда рядом с пехотой и принимает на себя тот же огонь и те же опасности.

Когда мимо проходили немцы, Сутоцкий обреченно думал: «Вот и все. Вот и конец» — и готовился рвануть гранату. Ничего иного он придумать не мог. Но когда фашисты прошли, он с неожиданно вспыхнувшим весельем подумал: «А что, может, вот так и нужно, нахально?» Ощущение удачи скрасило первые минуты ожидания. Но они проходили, и начинало казаться, что наши прозевали противника, что он прошел в тыл и сейчас начнет расстреливать заснувших, опростоволосившихся бойцов и командиров.

Но вот в хорошо работающей военной машине противника будто щелкнуло какое-то реле, соединились контакты, и по единой цепи полетели нужные сигналы, потому что почти одновременно в разных местах немецкой обороны — справа, слева и сзади — полыхнули всполохи выстрелов: розовато-белые — гаубичные, чуть потемнее — пушечные и почти багровые — минометные. Они раздвинули и подняли небо и слизали с него слабо мерцающие звезды.

Потом донеслись звуки: ухающие — гаубичных выстрелов, хлесткие, звенящие — орудийных и похожие на хлопки — минометных. Все перекрыли режущие, берущие за сердце, до чертиков противные вопли реактивных минометов-«скрипунов». И небо над лощиной стало плотным от свиста и воя снарядов и мин. Они неслись, обгоняя друг друга, и, кажется, терлись друг о друга.

Вся эта масса металла обрушилась на советскую оборону. Разрывы встали густо, расцвели ярко и стремительно, на мгновение подсветив столбы земли и дыма. Как-то естественно и просто из этой мощной и словно бы неторопливой сумятицы разрывов вычленились одинокие автоматные очереди. Потом они слились, перемешались с пулеметными. Бой сразу набрал силу, и поначалу разведчики, оглядываясь назад и представляя, что сейчас творится в их такой обжитой и такой родной обороне, даже не заметили, как невысоко над ними пронеслись пулеметные трассы и легли на границе прохода в минных полях противника. Дзот, из которого они вышли на задание, жил, и пулеметчики делали свое дело, работали на них, на разведчиков.

Первая оторопь — надо думать о прорыве в тыл, а думалось о своих — стала исчезать. Все шло, как было задумано. И все опять без команд и напоминаний подобрались, стали готовиться к броску вперед.

Подготовка была несложной — половчее взять оружие, найти упор для ноги, как делают бегуны на старте, понадежнее надвинуть на пилотки капюшоны маскировочных курток.

Бестолочь автоматной трескотни удалилась. Противник втянулся в лощину. Через его головы били пулеметы. Но осветительных ракет было мало — обе стороны словно сговорились драться в темноте.

В какую-то минуту и на нашей стороне сработало реле и по нашей системе прошли нужные импульсы. Из леса высоко в небо взлетели огненные стремительные стрелы, им вслед прокатился злой шип — дивизион «катюш» отработал залп из всех установок.

Когда эта мешанина огня и стали долетела до лощины, в которую втянулся противник, даже бывалому Сутоцкому стало страшно. Земля ощутимо дрогнула и покрылась сплошным мерцающим, а потому кажущимся особенно злым огнем. Ракетные снаряды рвались ровно, могуче и красиво. От детонации взрывались установленные противником минные поля — земля от взрывов взлетала высоко и густо.

Николай Сутоцкий легко вскочил и сразу слева от себя увидел Матюхина и Грудинина. Они быстро шли, именно шли, а не бежали к немецкой обороне. Сутоцкий двинулся следом, начисто забыв, что первым должен был идти он. Потом его догнал Гафур.

Справа от них, обгоняя, пробежали несколько немцев, и разведчики присели, прячась в бурьяне, потом опять, пригибаясь, пошли дальше. Чем ближе подходили к вражеской передовой, тем больше теней металось вокруг них. Сквозь боевой шум стали пробиваться команды и вопли раненых. В последнюю минуту Матюхин свернул вправо и пошел не в обозначенный пулеметчиками проход, а по немецким следам: поскольку противник выдвигался отделениями, гуськом, он протоптал безопасные тропы.