Ох-хо-хо-ооо, всё же из грязи в князи — никогда ничего не получалось. Я в День Победы пойду в церковь — молиться за убиенных и погубленных во время войны. И Вам советую сделать то же — уверяю Вас, поубудет в Вас злобства, спеси, и не захочется Вам подсчитывать «напрасные обиды», нанесённые нашим генералам. Нет таких слов, нет такой молитвы Божьей, которая бы даровала им прошенье за мерзко прожитые дни (хотя бы брежневские), но если все вы, снявши мундиры, не бренча медалями, вышли б в русское поле, окружённое пустыми деревнями (одна из причин их опустошения — война), если вы встанете на колени и, опустив сивые головы, попросите прощения у Всевышнего, может, он вас и услышит. Это единственный путь к спасению вашей генеральской души, иначе вам смердеть на свете и умереть с темной злобой в сердце. Вразуми Вас Бог! Кланяюсь. В. Астафьев

1990 г.

(Адресат не установлен)

Дорогой однополчанин!

Поздравляю Вас с наступающим праздником Победы! Желаю Вам и вашей семье Вашей мира, здоровья и всего хорошего.

Да, я был солдатиком во взводе управления 3-го дивизиона, связан с бойцами нашего взвода и с бывшим командиром дивизиона Митрофаном Ивановичем Воробьёвым, раненым весной 44-го года под Каменец-Подольском, а заменивший его тогда Евгений Васильевич Бахтин уже лет десять как умер. И комбриг Дидык А. К. тоже умер. Много народу поумирало, мало осталось ветеранов, и все уже одряхлели. На последней встрече ветеранов в Киеве собралось 170 человек, все едва живые, а ныне и того меньше. Даже Боря Райхман, фотограф бригады, умер в прошлом году. Не знаю, соберётся ли следующая встреча.

Да, я пишу книгу о войне, давно пишу, но не о 17-й дивизии, а вообще о войне. Солдатскую книгу, а то генеральских уж очень много, а солдатских почти нет. Не думаю, что разработки зам. нач. политотдела мне пригодятся. Он наворочает там «правду» из газет, ибо сам-то войны не видел и не знал, девок в тылу портил да нашего брата солдата обжирал. Я спросил у Дидыка: «Почему мы ни разу не видели нач. политотдела на передовой?» А он мне в ответ: «А на кой он тебе там сдался? Чтоб вы, и без того надсаженные солдаты, строили ему блиндаж в три наката? Чтоб ваш подхалим-старшина последние жиры у вас забрал и ему скормил? Я не пускал его на передовую, чтобы он не мешал вам воевать. Он тут хорошо воевал, при штабе, семь девок обрюхатил и семь орденов за это получил. Больше, чем я, всё время под судом и наблюдением находившийся...» Так что пусть эти комиссары-дармоеды положат свои «героические» разработки себе в гроб. Я же пишу книгу о том, что видел и пережил на войне да валяясь в госпиталях, и после войны с голоду подыхал вместе со своей Марьей, тоже сдуру добровольцем на фронт подавшейся. Двух детей похоронили, без жилья, без профессии, без хлеба намытарились так, что на три жизни хватит...

Вышла в свет книга Виктории Крамовой «Счастливая каторжанка». Это о бабушке Сергея Сергеевича Волкенштейна — замечательной женщине. Предисловие к книге моё. книга только что увидела свет в издательстве «Молодая гвардия» и вот-вот поступит в продажу или уже поступила. На Урале я прожил 24 года, 18 лет в городе Чусовом (моя Марья — чусовлянка), 6 лет в Перми и 10 лет в Вологде. В 1980 году вернулся на родину, откуда Вам и пишу.

Если ещё что-то захотите узнать, пишите, я, хотя и завален бумагами с Ног до головы, изредка отвечаю на письма и читаю ворохи чужих рукописей; кучи жалоб и разного рода прожектов о спасении Отечества — как депутат.

Желаю Вам доброго здоровья. В. Астафьев

28 мая 1990 г.

Овсянка

(В.А.Линнику)

Дорогой Виктор!

Ну вот, собирался тебе веху дать прособирался — пришло от тебя письмо, да ещё и с фотографиями, единственными, что памятны по Америке

Я уже в деревне, в своей, родной. Отдыхиваюсь от зимних трудов, хворей. Главное, за зиму прервалась работа над романом о войне, так хорошо пошедшая с осени, и возобновлять работу после большого перерыва всегда сложно, трудно и не хочется. Сколько я побросал начатых вещей! Но заставил себя, взял себя за чуб и ткнул себя мордой в бумагу и — пусть на ином уровне, более вяло и на слабой температуре — черновик первой книги завершил и отложил работу до осени.

Сейчас копаюсь в огороде, занимаюсь почтой и делаю кое-какие записи.

Чуть было не увиделись мы с тобою вновь. Приглашали меня в свиту президента, на переговоры с Бушем, но я лететь после болезни не решился. На руках двое малых детей и больная жена, приходится и об этом думать.

Не смог поехать и в Голландию на сахаровскую конференцию, отказался и от других поездок. Вот вниз по Енисею на теплоходе с семьёй, наверное, поплыву и порыбачу, пока ещё современные дебилы всё не спалили и не срубили.

Нынче у нас малоснежная зима была и сухая весна, так резваки отроческого возраста запалили край со всех концов, да ещё пыльные бури начались, и я воочию узрел, что такое конец света. И вообще живём мы ныне в своём отечестве неспокойно, озабоченно и тревожно. Что-то будет? Уцелеет ли Россия и мы вместе с нею?

Ещё раз спасибо за фото, за поздравление. Кланяюсь, обнимаю, Виктор Петрович

5 июня 1990 г.

Овсянка

(З.Б.Чернышовой, Н.П.Веселовой)

Дорогая Зина! Нина!

Спасибо за письмо и за книжечку. Я её сохраню у себя.

Книжечка хорошая, и девочка способная. Может быть, и очень способная, но сейчас об этом говорить рано, и совершенно исключено внушать это девочке. Они, дети, сплошь сейчас вундеркинды, а это опасно. Уж очень многие за мою творческую жизнь кончили свои дни трагически, или запутались, или запутали жизнь свою и близких людей.

Если Божий дар есть, он сам о себе заявит и сделает человека рабом бумаги, заставит его сочинять, ибо не сочинять он уже не сможет. Божий дар это тяжёлое бремя, счастье и несчастье одновременно. Я не желал своей доли никому из своих детей, хотя и сложилась моя литературная судьба более или менее удачно. Но то, что знаю я о своей работе, чего в ней «прошёл», сколько перестрадал и буду вынужден страдать до последнего вздоха, — это ведомо лишь мне. Книга — это уже итог внутреннего напряжения, внешняя оболочка, видная людям, а что было унутрях сочинителя, знать никому не дано. Поэтому, наверное, порадовавшись первой своей убогой книжечке, почти благоговейно к ней отнесясь, я уже более не радовался так ни одной своей книге. И чем серьёзнее работаешь, чем больше внутренней сожжённости происходит, тем более усталым приходишь к концу. Нет уже сил, и только депрессия, душевный разлад, чувство безмерной усталости и покинутости. Однажды в деревне Сибла во время дождя, лившего всё лето, я чуть не застрелился в таком состоянии, и тогда-то решил переменить место жительства, поехать «домой», надеясь спастись от безмерной тоски и одиночества.