Попутно я по привычке посмотрел поэзию в журнале и обнаружил, что она не опускается до полупоэзии или слегка зарифмованных газетных заметок Поэтому и решил доверить посмотреть вашему поэтическому отделу стихов в Ленинграде одного очень одаренного начинающего поэта из Красноярска, у которого бабка живёт в Ленинграде. Вот побывал у неё и отразил в своих стихах всё питерское, по-моему, совершенно отличное от стихов самих петербуржцев, восторженно задыхающихся от одного лишь названия своего города ещё старинного прежнего названия.

Посмотрел и публицистику, и критику — и она на хорошем профессиональном уровне, не без перехлёстов, конечно. Но что сейчас без перехлёстов? А дама, печатающая свои труды в «Звезде», вон считает, что антисемитизм -это плохо, а сионизм так и ничего, а по мне и то, и другое стоит друг друга. А вояка Хустик так и вовсе о сионизме плохого мнения, да ведь он и не одинок, вот загвоздка, и давно уж не одинок, или «век иной — иные песни», да?

Кланяюсь и ещё раз благодарю за роман Лиходеева! Желаю много сил доброго здоровья! В. Астафьев

2 декабря 1989 г.

Красноярск

(В.Я.Курбатову)

Дорогой Валентин!

Мы — в порядке, но я углубился в роман после поездки в Америку, где все работают хорошо, много смеются, здороваются друг с другом, а не говорят про работу и не перегрызают глотки друг другу. Мне, чтобы меньше хотелось блевать и умирать от вида нашей, паршивой помойки, нужно было срочно погружаться в дела свои, а не общественные. На сессию я не ездил, там есть кому и без меня штаны протирать и языком болтать, а принялся за роман, за первую книгу (вторая и третья в набросках есть), и ничего, рабочее настроение, нажитое за морем, не иссякло до се, перешёл сегодня на 200 страницу черновика, пока температура в рукописи низковатая, но и материал-то не кипящий, а скорее вопящий, и постепенно я и рукопись, надеюсь, раскалимся.

Да вот съезд надвигается, отрываться от рукописи придётся. Ах, как не хочется! Для меня и раньше было это больное дело, а теперь... Когда сил меньше, годов больше, а на сердце беспросветно, и вовсе отрыв от рукописи и дома болезнен, ну да куда же денешься-то? Все втянуты в колею, и я тоже, вертимся, или по Клиффорду: «...и вертится планета и летит к своей неотвратимой катастрофе».

Встаю рано, в пять иногда, работаю часа два, потом Полю в садик веду, делаю два-три кружка по лесу и снова за стол. Надо бы и перед сном гулять, да устаю и смотрю телевизор, обратно, как все совграждане.

Маня моя бьётся с детьми и вроде ещё не падает, дай Бог, и ещё не скоро упадёт, иначе хана нам всем. Поля подросла, стала кокетливой и презабавной девчушкой. Витя входит в юношеский возраст, ломается голосом и вредничает, грубит бабушке, иногда и пнул бы его аль по башке дал, да жалко — сирота, ещё побьют его люди и жизнь, а если она и дальше таковая будет, как нынче, может, и перебьют они друг дружку.

Я почти нигде не бываю, кроме деревни, ото всех всеми силами отбиваюсь, а людишки аж рукава отрывают, волоча на свои, более важные, чем мои, дела. Спасаюсь музыкой, дома слушаю, сегодня вот на концерт поедем — Слава Овчинников приехал с племянником-альтистом, племянник Баха будет играть, а Слава с оркестром свою Первую симфонию и Четвёртую Чайковского, которую наш оркестр ещё ни разу не играл. Композитор этот очень талантлив, но хвастлив непереносимо, всё на свете, кроме него говно да и только.

Фотки твои из Чусового прелестны, зазывы соблазнительны, может, Бог даст, и съездим когда, а когда? Когда ребята подрастут или вместе с ними. Поля нынче осенью пойдёт в первый класс, то есть, кому сказать, осенью 1990 года, но она уже сейчас говорит, что учиться не хочет, а хочет только играть и затем сразу замуж, поскольку считает, что женихов вокруг неё дополна. Программа у неё хорошая, намерения здоровые, ничего не скажешь, вот только жизни бы им ещё хоть на поколение Господь отпустил.

В Овсянке всё подросло, лесисто и травянисто в огороде стало. Приезжай, работой обеспечу, а вина нет, разве что самогонкой гробовозы порадуют.

Добиваюсь я реабилитации, пусть и посмертной, деда и отца. Есть Господь, есть! Это он не давал мне закончить «Поклон». Ныне мне попало в руки «дело» деда и отца, и вот тут-то и конец книге будет, тут-то и последняя глава её. Посмотрел тюремные фото отца и деда — слёзы прошибли меня, и всё-то я им на веки вечные простил. Может, и Господь-милостивец простит этих непутных, гулёвых мужиков, которые и сами горазды были путать свою жизнь, а лучшая в мире власть и самая любимая в мире партия и вовсе их запутали.

Ну вот, хотел маленько написать и разбежался, взял утром-то разгон и не могу от стола подняться, снег сегодня выпал белый, и морозец малый.

С наступающим Новым годом тебя и твое стойкое семейство, ещё, надеюсь, пока не перешедшее границу эстонского государства за продуктами питания. Здоровья, работы по сердцу, тихой молитвы и радостей больше, чем горестей.

Обнимаю. Виктор Петрович. Марья Семёновна, Поля и Витя подсоединяются.

1990 год

24 января 1990 г.