Алексей побледнел.

– Он… – Его голос дрогнул. – …Снова тебя бьет?

– Иногда. Пойми, Алешенька, я очень тебя люблю, но мы никогда не сможем быть вместе.

Алексей сжал худые кулаки.

– Не бывает безвыходных ситуаций. Всегда есть какой-то выход.

– Но не в нашем случае. Пока Широков жив и здоров, он будет моим мужем, а я его женой. – Ирина выдержала паузу и повторила: – Но только пока он жив.

Алексей уставился на нее удивленными глазами. Машинально поправил пальцем очки и пробормотал:

– Это значит…

– Это значит, что если Широкова не станет, мы сможем быть вместе.

Он молчал. Она тоже. Ирина заговорила первой:

– Алеша, ты понял, о чем я говорю, правда?

– Да, – промямлил он. – Ты хочешь, чтобы я его убил.

– Я или ты – это не имеет значения. Я хочу только одного – убрать его из нашей жизни. И если для этого я должна его убить…

– Нет, – перебил Алексей. – Только не ты. Я мужчина и сам все сделаю. Только… – Он беспомощно поправил очки. – Только как мы это сделаем?

– Я все продумала, – решительно заявила Ирина. – Через несколько дней мы переезжаем в новую квартиру.

– В «Умном доме»?

– Да. Ты снимешь квартиру рядом с нашей и…

– Но на какие деньги? И откуда ты знаешь, что квартира будет сдаваться?

– У меня есть знакомый в компании, которая строила этот дом. Он работает в отделе продаж. – Ирина облизнула пересохшие от волнения губы. – Он поможет нам. И насчет денег тоже не волнуйся, я с ним договорюсь.

– Хорошо. – Алексей мучительно поморщился. – Допустим, я сниму квартиру. Но что потом?

И тогда она заговорила – быстро, уверенно, словно боялась, что он сорвется с крючка:

– Вернувшись с очередной вахты, Широков всегда много пьет. Когда он в очередной раз напьется до беспамятства, мы… довершим дело.

– Как «довершим»?

– Я придумала два способа. Он часто выходит пьяный на балкон, покурить. Ты пройдешь в квартиру, потом на балкон и, когда он встанет у перил, столкнешь его вниз.

Алексей снова поморщился и сглотнул слюну.

– А второй способ?

– Если Широков не выйдет на балкон и сразу завалится спать, мы вставим ему в рот воронку и будем вливать коньяк до тех пор, пока он не сдохнет!

Ирина произнесла это таким страшным, полным ненависти голосом, что Алексея передернуло. Она перехватила его напряженный взгляд и попыталась улыбнуться – улыбка вышла неестественной, вымученной.

– Алеша, если ты не хочешь, мы не будем этого делать.

– Нет-нет, я хочу, – пробормотал он, без особого, впрочем, энтузиазма. – Просто… мне не по себе от этой мысли.

Она кивнула:

– Я понимаю. Мне тоже не по себе. Но если мы этого не сделаем, нам придется расстаться.

– Расстаться? – глухо повторил он.

Ирина улыбнулась виноватой, страдальческой улыбкой, поцеловала его в лоб и сказала:

– Милый, я не могу больше рисковать. Рано или поздно он узнает о нашей связи. Или мы уберем его, или он убьет… меня.

Алексей снова задумался – так глубоко, словно полностью выпал из реальности. Несколько секунд она с тревогой, опаской и надеждой смотрела на него, а затем осторожно спросила:

– О чем ты задумался, Алеша?

– Ты не должна была делать аборт, – тихо сказал он.

В глазах Ирины появилось недоумение и удивление:

– Ты все еще об этом думаешь?

– Да, – тихо ответил он. – Он мог родиться. Наш ребенок. Но мы ему не дали. Это можно приравнять к убийству.

– Чушь, – с досадой проговорила она. – Все женщины делают это. Не забивай себе голову.

– Я все время об этом думаю.

– Я не знала, что ты у меня такой впечатлительный. Мы с тобой еще родим ребенка! И не одного! А пока не думай об этом. Не думай, понял?

Алексей вздохнул и виновато проговорил:

– Прости. Ты права, я не должен об этом думать. И, конечно, не должен был об этом говорить. Просто у меня неприятное предчувствие.

– Милый, не обращай внимания на предчувствия. Ты очень мнительный и нервный. – Она нежно улыбнулась. – Если ты будешь обращать внимание на свои предчувствия, ты в конце концов сойдешь с ума. А я этого очень не хочу.

Ирина с нежностью посмотрела на любовника. Лицо Алексея приняло какое-то отчужденное выражение, а глаза подернулись дымкой, словно всматривались в неведомый внутренний горизонт.

Он не должен был думать о ребенке. Но он не мог. Уже десять лет.