Они ходили в Сен-Шапель подивиться ослепительному блеску голубого дымчатого стекла. Они ходили в Музей Родена и частенько наведывались в Лувр, но, прежде чем они вплотную занялись походами по музеям, Аллен свалился с азиатским гриппом и почти две недели провел в постели с сильным кашлем, принимая снотворное, чтобы поспать и успокоиться. У них кончились деньги, их спас чек на десять долларов, который прислал отец Аллена, и те деньги, что они взяли взаймы у подруги Грегори. Тут подоспела и ежемесячная пенсия Питера из Общества вышедших в отставку военных, так что за номер они заплатить смогли. Питера уволили из армии за психическую неустойчивость, он называл свою пенсию «деньгами сумасшедшего».

Радость Питера от прогулок с Алленом по Парижу была омрачена новостями, которые сообщила мама о его брате Лафкадио. В его семье люди страдали душевными расстройствами, а старший брат Юлиус находился в клинике для душевнобольных. Младший брат Лафкадио часто вел себя странно, но Питер был убежден, что его не нужно помещать в клинику. Пока они жили в Сан-Франциско, Аллен с Питером приглядывали за Лафкадио и прошлым летом взяли его с собой в Мехико, но Лафкадио знал, что ему вряд ли когда-нибудь разрешат выехать за пределы Штатов. Когда Аллен и Питер отправились из Нью-Йорка в Танжер, Лафкадио вернулся обратно в Ньюспот, на Лонг-Айленде, где стал жить с мамой и сестрой-близняшкой Мэри. Раз в июле он предпринял попытку жить самостоятельно и снова переехал в город к бывшей подружке Аллена Элизе Коуэн, которая жила на Четвертой Восточной улице, но это не помогло, а Элиза, которая сама не отличалась крепким душевным здоровьем, отправилась на Западное побережье.

Лафкадио вернулся домой, в перестроенный курятник, в котором жила семья Орловски, но его мать Кэтрин решила, что ей трудно с ним управляться. Как-то во время спора он ударил ее, а она в отместку кинула в него большую металлическую открывалку, распоровшую ему руку до кости. Питер боялся, что Лафкадио закончит свои дни в клинике для душевнобольных вместе с Юлиусом, и решил, что он должен вернуться и приглядывать за своей безумной семейкой: защищать мать и сестру, быть старшим братом Лафкадио, постараться забрать Юлиуса из Центрального госпиталя Айслипа, где к тому времени тот провел уже шесть лет. Аллен вспоминал, что как-то в конце ноября Питер проснулся в слезах и сказал: «Юлиус в клинике, я не могу просто оставить его там и наслаждаться жизнью здесь, слоняться по миру, забавляя себя. Я уже почти год не был дома».

Но у Питера с Алленом не хватало денег, чтобы оплатить проезд Питера на пароходе, правда, Керуак был должен Аллену 225 долларов, он одолжил у Аллена его сбережения, когда тот служил в торговом флоте, чтобы добраться до Танжера. Теперь же, когда «В пути» отлично расходился, Джек ждал чека на большую сумму и, хотя и знал о проблеме Питера, не хотел посылать деньги Аллену, потому что боялся, что сам окажется на мели прежде, чем дождется денег. В своих письмах он продолжал, крайне раздражая Аллена, говорить о деньгах, но так и не послал их. В своем последнем письме он сказал Аллену, что заплатит ему в январе, когда придет следующий чек. Питер отправился в посольство Соединенных Штатов, чтобы просить о ссуде. Они снабдили его письмами к нужным людям, но предупредили, что вся процедура может занять несколько месяцев.

Летние туристы уехали, и, как и обещала мадам Рашу, Аллен с Питером переехали в более удобную комнату. Они поселились в номере 25 на третьем этаже, а в соседнем номере обитал Гай Карлофф – художник, благодаря которому они попали в отель. Голландец с американским паспортом, Карлофф был мужчиной ростом шесть футов с длинными черными волосами, которые он зачесывал назад с помощью геля. Когда он не рисовал, то читал Генри Миллера и вступал в длинные пьяные препирательства со своей подругой Шэрон Уолш, иногда при этом страдала мебель. Однако к Питеру с Алленом он относился хорошо и частенько подкармливал их; когда они только приехали, он выдал им фунт английского бекона и пачку английского масла. Питер был очарован им, и в письме к поэту Рону Левинсону он написал, что Карлофф «всегда занимался любовью с девушками при свете свечи и хорошо питался». Карлофф был из зажиточной голландской семьи, и она посылала ему достаточно денег, вот почему мадам Рашу иногда отпускала ему в кредит в баре и позволяла задерживать плату за жилье.

В 1958 г. приехал Берроуз, и Карлофф долго без всякого заметного успеха пытался убедить его в том, что у коммунизма куча грехов. Берроуз говорил, что Карлофф «всегда акцентировал то, что он относится к пролетариату в стиле “Мы – бедные художники”, и нес прочую чепуху. Я заметил, что у него был кредит почти в каждом магазинчике квартала. Оказалось, что у него очень состоятельные родители. У него были деньги. Так что это все было просто позерством. Французы не дают в долг, если знают, что у человека нет денег. Его картины были похожи на сигаретную фольгу. Собирают же люди сигаретные пачки, ну да, они симпатичны, вся эта позолота и т. д. Именно на них его картины и были похожи. Некоторые из них были очень большими».

В новой комнате было несоизмеримо лучше. Казалось, что она не сильно изменилась с XIX в., хотя, вероятно, стены были гораздо старше. Чтобы попасть в нее, сначала они шли по освещенной газовыми рожками лестнице, потом сворачивали на лестницу XVIII в. и в конце концов добирались до комнат, которые, вероятно, снимали на несколько месяцев люди, жившие далеко от Парижа и время от времени приезжавшие в столицу. Комната номер 25 находилась в передней части отеля, два окна с длинными шторами выходили на улицу. Стены были побелены. Там были большая кровать, здоровенный гардероб с зеркалом, раковина и рабочий стол. Эта была одна из немногих комнат в отеле, где была газовая плита. Они скинули рюкзаки и разложили одежду, Аллен достал из чехла переносную печатную машинку «Роял», сложил на столе стопками тетради и рукописи и повесил на стену портрет Рембо: он был дома.

Опубликование в журнале Life отчета о суде по делу «Вопля» спровоцировало большой интерес журналистов к битникам, но настоящая шумиха поднялась вокруг них после того, как в сентябре был опубликован «В пути» Джека. Несмотря на нападки литературного бомонда и статьи в популярных газетах, в которых их сравнивали с малолетними преступниками, многие интересовались тем, что они пишут. Аллен впервые начал думать о том, что писательством сможет не только сводить концы с концами, но и зарабатывать на жизнь. Тем летом в Венеции он получил чек на 100 долларов от City Lights – гонорар за «Вопль». Благодаря суду третье издание в 2500 экземпляров было распродано, и Ферлингетти пустил в производство четвертое, так что Аллен мог ждать следующего чека с суммой где-то от 100 до 200 долларов. Еще ему платил Evergreen Review, Partizan Review заплатил за два стихотворения, а Citadel Press хотела включить «Вопль» в антологию «Разбитого поколения». Пока он ждал следующего чека, какие-то деньги ему посылал брат Евгений и отец, что-то обещал прислать и Билл Берроуз. Аллен надеялся протянуть в Париже до Рождества, когда Керуак по идее должен был вернуть 225 долларов. Пока же Питер получал ежемесячно 50 долларов от Общества вышедших в отставку военных. Джек написал из Нью-Йорка и сказал, что «Вопль и другие стихотворения» хотят одновременно напечатать в твердом переплете и Viking Press, и Grove Press. Джек считал, что «Вопль» надо было напечатать хорошо, потому что «его же еще даже не начали читать». Даже несмотря на то, что City Lights не смог извлечь выгоду из суда или разместить ссылки на те места, где люди могут купить книгу, Аллен принял решение остаться с маленькими издательствами, которые первыми отважились его напечатать. Вся эта суета вокруг «Вопля» и битников, в общем, вылилась в огромное количество писем, так что в начале сентября, еще до окончания суда, Аллен жаловался отцу: «Горы корреспонденции растут, это становится уже настоящей проблемой. Слишком много суеты. Я уже начинаю думать, что “Вопль” недостаточно объемен и не выдержит этакого количества макулатуры». В то же письмо он вложил листик клевера, который сорвал на могиле Шелли в Риме: «Самый обычный листик – но я заплакал, когда увидел могилу Китса…»