Вместе с матерью до 15 лет он жил в Канаде, потом на два года поступил в престижную английскую частную школу для юношей в Даунсайде. И здесь, и позже в парижской Сорбонне он учился на историка. Брайон часто забегал в книжный магазин Сильвии Бич и постепенно начинал вращаться в литературном и художественном мирах. Вечерами он сидел в кафе Select: «Вполне литературное днем, кафе Select по ночам превращалось в грязный Cage aux Folles. Бродяги и сумасшедшие геи стекались сюда со всей Европы, они торжественно входили, падали в обморок, закатывали сцены… Я как-то присутствовал при этом и вышел». Позднее Брайон назовет себя «мужеподобным геем», он не слишком-то напоминал хрупкую девушку.

Брайон начал писать стихи и рисовать, рисовал он все больше и больше. Девятнадцатилетним он выставляет свои рисунки в галерее «Четырех путей» на бульваре Распай вместе с сюрреалистами, среди которых были Пикассо, Дали, Макс Эрнст, Магритт и Мэн Рэй. Но его работы вызвали раздражение Андре Бретона, и он специально приехал на вернисаж проследить за тем, чтобы работы Гайсина были сняты и на их место повешены работы Поля Элюара. Во время войны Брайон встретит в Нью-Йорке многих сюрреалистов, в том числе и Матта Эшауррена, и строгого Бретона.

В 1940 г. Брайон переехал в Нью-Йорк, где жил до 1949-го, в основном он рисовал костюмы для бродвейских мюзиклов. Много времени проводил в Гарлеме, часто он был единственным белым в комнате, и, как правило, его принимали за чьего-то белого кузена. В то время его близким другом был либреттист Джон Ля Туш, который написал тогда большой хит для «Cabin in the Sky» – «Taking a Chance on Love». Это был заметный человек, который любил привлекать к себе внимание: «Я зарабатываю больше денег, чем президент Соединенных Штатов!» или «Если вы сейчас же не выбросите деньги в окно, вы больше никогда не войдете в дверь».

К сожалению, Брайон пропустил начало появления в это время в клубах бибопа: «В те великие для 52-й улицы дни я постоянно оказывался не там, где надо. Я всегда был у Клуппа, или Тони, или еще где-то, где угодно, но только не там, где надо. Как-то раз я болтался там и решил спросить у Билли Холидэй, где можно затариться, она вспомнила нас с Джоном Ля Тушем, дала нам ключи от своей квартиры, мы взяли тачку и поехали к ней, на пианино стояла большая лампа, мы сняли с нее абажур и нашли пару косяков. Но вместо того, чтобы посидеть у нее в квартире, Туш повез меня обратно – послушать, что он написал для нового бродвейского мюзикла».

Многие приятели Брайона были гомосексуалистами. Что тогда представляла из себя его жизнь, можно понять из письма, которое актер и фотограф Карл Ван Вечен написал Джону Бреону в сентябре 1949 г.: «Прошлой ночью Брайон Гайсин устроил классную вечеринку для меня в доме Джона ля Туша. Там были Мэг Мандэй и Беатриса Пиазон, Нора Кей (из балета) и Розелла Хайтауэр, которая на следующей неделе должна была танцевать в Париже в Cuevas Ballet и Гор Видал [56] , the Perpers и Дональд Ангус (Элис его до сих пор помнила) и еще много-много кого, белых и черных. В 2:30 ночи стала петь Юанита Холл (South Pacific), двое юношей негров разделись и принялись восхитительно танцевать».

Тогда Уильям Берроуз и Брайон Гайсин едва не встретились, потому что первой женой Берроуза была Ильза Клаппер, секретарша Джона ля Туша. Брайон хорошо помнил ее: «Немка с моноклем, одетая в грубоватый твидовый костюм… Помню как-то я сидел у ля Туша, зазвонил телефон, и она взяла трубку: “Если это Уильям Берроуз, не пускай его сюда. У него пистолет!” А я еще подумал: “Кто он такой, этот Уильям Берроуз? В смысле, как она может быть замужем за таким человеком, наверняка он шутит”. А он сказал, что “она и в самом деле замужем за этим сумасшедшим придурком, и я совершенно не хочу видеть его здесь”. “О!” – ответил я. Это был первый раз, когда я о нем услышал».

В марте 1944 г. Брайон стал парашютистом в войсках Соединенных Штатов. Там он познакомился с Тексом Хенсоном, праправнуком Джозиа Хенсона, который вдохновил Гарриет Бичер-Стоу на написание «Хижины дяди Тома». Брайон написал про Хенсона книгу, «Хозяину, долгой спокойной ночи», она вышла в 1946 г. В ней было приложение про рабство в Канаде и о рабах, которые, как и Хенсон, сбежали оттуда, через три года он получил за нее фулбрайтскую стипендию. Кроме этого, Брайон вынес из службы в армии и еще кое-что: когда в ноябре 1944 г. его перевели в Канаду, он стал изучать японский. И хотя война и кончилась до того, как Брайон и его коллеги могли применить свои знания на практике, знакомство с японской каллиграфией оказало большое влияние на манеру его живописи.

В 1949 г. на фулбрайтскую стипендию Брайон снова приехал во Францию, чтобы изучить историю работорговли. К сожалению, во время войны при бомбардировках были уничтожены многие документы, которые хранились в университете Бордо. Он снова приехал в Париж, где встретился с Полом Боулзом. Боулза он знал еще по 1930-м годам в Париже, того знал и Джон ля Туш. Весной 1950 г. Боулз предложил Брайону поехать с ним в Танжер.

Брайон считал, что арабская культура оказала на него огромное влияние: «Только приехав в 1950 г. в Марокко, я понял, что значит арабская вязь, которая бежит справа налево словно знамена, развевающиеся над армией. Когда я несколько раз написал свое имя справа налево, я увидел на своих картинах танцующие марокканские толпы. Мне казалось, что они пляшут под музыку Джеджука, горной деревушки музыкантов-мастеров, которые, и став мусульманами, по-прежнему совершают обряды Пана. Я хотел каждый день слышать эту чарующую музыку и почти треть жизни провел в Марокко, с 1950 по 1973 г». Музыка музыкантов Джеджуки вдохновила влюбленного в нее Брайона открыть ресторан, который он назвал «Тысяча и одна ночь Танжера», в котором всегда, когда он был открыт, играли пятеро музыкантов. Позднее в отеле «Рембрандт» состоялась выставка Брайона, на которой он демонстрировал рисунки пустыни; на этой выставке Пол Боулз познакомил Брайона с Берроузом, думая, что у них найдутся общие интересы, но он ошибся.