— И я больше скажу!.. Молчу, молчу.

— Другими словами, Россия у вас в первую очередь — многострадальная. Здесь вы правы: церковь тоже молится о России как о «многострадальной». Но также и «богохранимой»…

— Какой-какой?

— Богохранимой, — как можно твёрже повторил Фёдор. — Россия — страна богохранимая —

— Как-то посредственно она «хранимая»… — хмыкнул Дмитрий Всеволодович.

— А в чём это проявляется, Федя? — внимательно уточнила Анна.

— В Православии. В вере. В терпении. В простоте. В Божьей искре…

— Федя, вы говорите, «в терпении», — мягко прервала Анна. — Но, по опросам, больше трети российских жителей эмигрируют, если им предоставят такую возможность. Если брать образованных горожан трудоспособного возраста — больше пятидесяти процентов. Вы видите здесь «терпение»?

— Во-во, — подключился и Дмитрий Всеволодович, — что это за «богохранимое» государство, откуда всё население хочет свалить? Храним для кого? Для китайцев?

— Боюсь, — не отступал Федя, — у ваших выводов ненадёжная база: представьте, что к вам с опросным листком подходят на улице, — разве станете вы исповедовать глубину? Совершенно напротив: эту внутреннюю глубину каждый истинный русский ревностно бережёт! чтобы не загрязнить тот источник живой воды, который в этой глубине испокон веков бьёт и никогда не иссякнет!..

Дмитрий Всеволодович закряхтел.

Анна, до сих пор довольно сочувственно слушавшая Фёдора, тоже как-то пригорюнилась.

Лёля неподвижно созерцала огни, загоревшиеся на горах.

— Нелегко дискутировать, — развёл руками Белявский, — получая в ответ на статистику проповедь за живоносный источник… Ну ладно. В конце концов, тоже позиция — она понятна.

Теперь — Энигма! Скажи нам, Энигма: в чём тайна русской души?

— Понятия не имею, — фыркнула Лёля.

— Не спеши… — улыбнулся Белявский. — Нет,

Помните такую песню? Миронов пел… Ответь, Энигма!

— Мне сказать нечего, — повторила Лёля.

Федю вдруг взяло зло — и на глупую песню, и на «Энигму» — причём разозлился он почему-то на Лёлю, а не на Белявского.

— Про венское кафе ты умела сказать? — он подался вперёд. — Так скажи и сейчас! Ты согласна со мной? Или с Дмитрием? Или с Анной? Что главное? Что важнее? Вопросы пола? Поверхность? Или глубина? С кем ты согласна?

— Да не знаю я, — изумилась Лёля, — чего?.. Я ни с кем не согласна. Вообще непонятно, как вы разделяете, что «важнее», что «главное», что не «главное»…

Вытащили на вокзале деньги. Потом предложили стать проституткой. Потом накормили, пригрели, отправили домой: классно… Что главное? Вроде всё целиком… Или в первой истории — как привезли яблоки на телеге…

— Картошку, — поправил Федя. Он слушал Лёлю, но, как и прежде бывало, не понимал.

— Не суть, картошку. Привезли на телеге картошку — и в этот же день её забирают в детдом. Что тут главное? Какая-то твоя религия? Тут — про осень, что было тепло…

Или шоу в травмпункте: «Сейчас перевяжут, пойдём разберёмся» — про что тут? Про какое-то ваше «насилие»? Нет, по-моему, нет. Тут — смешно…

— Обхохочешься… — вздохнул Белявский.

— А по-моему, очень смешно! — упрямо повторила Лёля. — Сперва мочили друг друга, а потом ещё вместе бухать пойдут. Здоровые мужики, подрались — помирились, как дети малые… По-моему, здорово…

— Во-о-от! Во-от! — вскинул палец Белявский. — Умничка! Я говорил, что Энигма провещевает? Как дети малые! Вот вам и знаменатель: самая главная черта русской души, всё объясняет и всё определяет — именно инфантильность!

Отпив из бокала, Белявский промокнул губы салфеткой.

— Все помнят суперсемейку? Ну, позавчера — на чём мы вообще познакомились? в кабачке? С чего весь разговор начался, про русскую душу. Я видел эту семейку раньше — и в поезде, и на подъёмнике. Этот длинный парнишка, акселерат, ему лет двенадцать, наверное, — я всю дорогу смотрел, как его колбасило, — ох, как же колбасило-то его! Прямо видно было через вагон, как родители его бесят — каждым словом, каждым… не знаю, всем своим видом! Мать что-то на нём пытается поправлять, он отдёргивается… ну, тринадцать лет, всё понятно. Я подумал ещё: да-а, парень, весёлый у вас получится семейный отдых… А потом — вы помните, как они от нас рванули, из этого кабачка…

— Bode-Beizli, — зачем-то уточнил Федя.

— Чего они испугались? Вы знаете? Я вам скажу. Себя самих! Повели себя в точности как их сын! Этот парень прыщавый (у русских вообще хреновая кожа) ужасно боится, что родители что-то неправильно сделают… Почему он боится? Потому что в себе самом не уверен, себя самого стесняется, страшно стесняется, не знает, куда девать свои длинные руки-ноги — а вдруг ещё и родители что-нибудь учудят?! Это будет уже вообще неподъёмная ноша! Поэтому изо всех сил делает вид, что они к нему отношения не имеют, он знать их не знает!