Шрифт:
Неожиданно она громко расхохоталась:
– Заруби себе на носу: ежедневная партия в теннис для него важнее всего, важнее даже самой великой любви. Если бы ты поставила его перед выбором, он выбрал бы корт, а посему тебе лучше не ставить его перед выбором… – Ее лицо стало серьезным. – Но при этом ты – не его алиби и не его защита от старости. Он полюбил тебя по-настоящему… У него и раньше случались романчики. Был даже случай, когда он ездил в Краков к одной актрисе из Старого театра, все об этом знали, а меня это не волновало. Я жила сама по себе, вне нашего театрального сборища сплетников… я даже рада тому, что он с тобой и что вы поженились… это выглядит как-то благороднее… И ты… только не обижайся… ты для него не просто тело, и это меня примиряет с ним… оправдывает в моих глазах…
– Для нас троих, – тихо начала я, – самое важное в жизни – театр…
– Сказала Арманда Мадлене, – закончила она с легкой гримасой. Кажется, она была уже в хорошем подпитии.
– Прекрасной Мадлене! Потрясающей Мадлене!
– И жутко испуганной.
– И чего же она боится? Ей уже нечего бояться…
– «Врачи сказали, что кровь моя сгнила, и я вижу дьявола, и боюсь его».
Я потянулась к ней, а она, обняв, баюкала меня, как мать своего ребенка.
Мы с Эльжбетой после репетиций частенько сбегали куда-нибудь вместе. Гуляли по городу, либо ехали в Лазенки [6] . Иногда уезжали за город на ее машине. Приближалась весна, дни становились все длиннее, погода была прекрасная…
6
Парк в Варшаве с памятником Шопену и ансамблем небольших дворцовых зданий.
Шла седьмая неделя репетиций, все меньше времени отделяло нас от премьеры. И это чувствовалось. Я мчалась в театр как на крыльях. Меня там ждала уже не только Мадлена, но и Эльжбета. Однажды во время нашей прогулки вдоль берега Вислы я спросила ее:
– Зачем ты показала мне тогда тот фильм? Это что-то значило?
– Просто хотела показать тебе, что киноактриса из меня никакая.
– Да, но в фильме играл и Зигмунд.
– Он был лучше меня.
– Зато теперь ты лучше, это видно всем. Даже не знаю, как он справится с этой ситуацией…
Она взглянула на меня, как обычно чуть скосив глаза. По-моему, у нее было легкое косоглазие. Возможно, поэтому Яловецкий тогда сказал, что в ее лице есть что-то болезненное. Но эта деталь не портила ее, наоборот, придавала женственности и обаяния. Одна из итальянских актрис, не помню ее фамилии, тоже была чуть раскосой, а в прессе ей пели дифирамбы по поводу ее красоты. О, господи, как же ее фамилия?.. Эльжбета наверняка должна ее помнить, но нельзя же взять и спросить ее: «Как фамилия той итальянской актрисы, у которой один глаз чуть косит?»
– Справится, не волнуйся, – сказала она. – Он всегда найдет выход из положения.
В ее голосе послышались недобрые нотки.
– Ты ненавидишь его? – отважилась я спросить, полагая, что наши, превратившиеся уже в более чем тесные отношения позволяют мне задать такой вопрос.
– Может ли нравиться человек, от которого зависишь?
– Ты от него не зависишь. Это он теперь от тебя зависит. Можешь помочь ему сыграть роль, а можешь обломать весь кайф…
Она усмехнулась:
– Я слишком хорошо его знаю – в последний момент он вывернется, придумает что-нибудь и снова будет наверху…
Я покачала головой:
– Да что он может сделать? Через две недели премьера. Мадлена в твоем исполнении великолепна, а его Мольер очень неубедителен…
– Я давно тебе говорила – он не должен был его играть.
– А… – махнула я рукой, – не наше дело.
– Разве? А я думала, что наше…
С некоторых пор я чувствовала, что Зигмунд хочет меня о чем-то попросить, только не знает, как начать. Может, он хочет поговорить о своей роли? С каждой репетицией он играл все хуже. Странно, что у режиссера не было к нему претензий – он не делал ему никаких замечаний. Возможно, режиссер посчитал, что одной звезды вполне достаточно, чтобы держать на уровне весь спектакль. Ведь именно так было с Лонцким. В постановке все могло идти вкривь и вкось, но стоило появиться на сцене Лонцкому, и зрительское внимание было целиком отдано ему. В нашем спектакле «Кабала святош» ярче всех выделялась Мадлена.
– Оля, видишь ли, тут такое дело… – наконец решился Зигмунд на разговор. – Готовится к выходу один новый журнал, что-то вроде польского «Пари-матч», и главный редактор предложил нам обоим дать интервью для его первого номера.
Я ошарашенно уставилась на него:
– Интервью? Вдвоем с тобой?
– Ну да, сразу с нами обоими.
Выражение лица у него было смущенное.
– Но ведь мы с тобой решили не давать подобных интервью. Наша личная жизнь должна была быть табу для всех.
– Согласен, ты, конечно, права, но… они предложили большие деньги, у них богатый фонд… и все такое… это их первый номер. Журнал получил приличную сумму на раскрутку, понимаешь?
– Ага, как все эти немецкие журнальчики, которые то и дело рекламируют по телевизору. «Только у нас! Зигмунд Кмита и Александра Полкувна рассказывают о своих тайнах. Купи и убедись сам!»
Зигмунд все больше заводился:
– Послушай, это совершенно другое дело! А кроме того… Я уже дал согласие.
– Мог бы сперва со мной посоветоваться. Но если ты с ними уже договорился, разве у меня теперь есть выход?