Нора, в фартуке поверх кораллового шелкового костюма, возилась на кухне, раскладывала по тарелкам с мясом петрушку и помидоры черри.

– Все готово? – спросил Дэвид. – Сад выглядит потрясающе. Я могу тебе чем-нибудь помочь?

– Разве что одеться, – сказала она, поглядев на часы, и вытерла руки полотенцем. – Только сначала поставь это блюдо в холодильник внизу – здесь все уже забито. Спасибо.

– Столько приготовлений. – Дэвид взял блюдо. – Может, лучше заказывать?

Он искренне хотел дать дельный совет, но жена, сдвинув брови, застыла на пороге кухни.

– Не лучше. Мне все это нравится, – ответила она. – Придумывать, готовить – все. Приятно из ничего создавать красоту. У меня много талантов, – холодно прибавила она, – замечаешь ты это или нет.

– Я же не о том, – вздохнул Дэвид. Последнее время они с Норой были как две планеты, которые вращаются вокруг одного солнца, никогда не сталкиваясь и не приближаясь друг к другу. – Я только предложил обратиться в фирму, которая устраивает приемы. Нам это вполне по средствам.

– Дело не в деньгах. – Покачав головой, Нора скрылась за дверью.

Дэвид отнес тарелку в холодильник и пошел наверх бриться. Пол отправился за ним, уселся на краю ванны и, пиная пятками ее фарфоровые бока, стал взахлеб рассказывать про ферму дедушки Джейсона. Там было здорово, он помогал доить корову, и дедушка Джейсона дал ему молока, оно было еще теплое и на вкус совсем как трава.

Дэвид слушал, набирая мыло на мягкую кисточку. Бритвенное лезвие оставляло на коже гладкие чистые полосы и разбрасывало по потолку солнечные зайчики. На мгновение мир замер, остановился: весенняя мягкость воздуха, запах мыла, восторженный голос сына.

– Я когда-то тоже доил коров. – Дэвид вытер лицо и потянулся за рубашкой. – И мог попасть молочной струей кошке в рот.

– Дед Джейсона тоже! Мне нравится Джейсон. Вот бы он был мой брат!

Дэвид, завязывая галстук, смотрел на отражение Пола в зеркале. В тишине, которая не была настоящей тишиной – капал кран, тикали часы, шуршала ткань, – мысли Дэвида унеслись к дочери. Раз в несколько месяцев среди почты, доставляемой к нему на работу, оказывался конверт, надписанный острым почерком Каролины. Первые письма приходили из Кливленда, но теперь штампы постоянно менялись. Иногда Каролина сообщала новый номер почтового ящика – всегда в каком-нибудь большом безликом городе, – и тогда Дэвид непременно посылал деньги. Они не были друзьями, и все же с годами ее письма становились все откровенней, а последние и вовсе напоминали странички из дневника. «Дэвид» или «Дорогой Дэвид», писала Каролина, и дальше ее мысли текли торопливой рекой. Случалось, он выбрасывал письмо, не вскрывая, но потом обязательно доставал из мусорной корзины и прочитывал от первого до последнего слова. Он держал их под замком в шкафу темной комнаты, чтобы всегда знать, где они находятся. Чтобы Нора не могла их найти.

Однажды – довольно давно, когда письма только начали приходить, – Дэвид, потратив восемь часов, доехал до Кливленда. Три дня он ходил по городу, просматривал телефонные справочники, обращался во все больницы. На главпочтамте он дотронулся кончиками пальцев до ящика номер 621, но начальник отделения отказался сообщить фамилию владельца и тем более адрес. «Тогда я здесь встану и буду ждать», – заявил Дэвид. Мужчина пожал плечами: «Воля ваша. Советую только запастись продуктами. Некоторые ящики не открывают неделями».

В конце концов Дэвид сдался и уехал домой. Дни шли за днями; Феба росла без него. Посылая деньги, он непременно вкладывал в конверт записку с просьбой к Каролине дать адрес, но не настаивал и не нанимал частного детектива, хотя иногда и хотелось. Дэвид считал, что инициатива должна исходить от нее. Он верил, что хочет найти ее. Что как только найдет – и все исправит, – то сразу расскажет Норе правду.

С этой верой он каждое утро вставал и отправлялся на работу. Делал операции, изучал рентгеновские снимки, возвращался домой, косил газон, играл с Полом – дни были полны. И все-таки каждые несколько месяцев, по каким-то необъяснимым причинам, Каролина Джил в его снах смотрела на него от двери кабинета или церковной ограды. Он вскакивал, дрожа всем телом, наспех одевался, ехал в больницу или скрывался в своей темной комнате, писал статьи либо опускал листы бумаги в ванночки с химикалиями и наблюдал, как из ничего возникают изображения.

– Пап, мы хотели посмотреть окаменелости в книжке, – напомнил Пол. – Ты мне обещал.

– Это верно, – сказал Дэвид, не без труда возвращаясь в настоящее, и поправил узел на галстуке. – Точно, сынок. Обещал.

Они спустились в кабинет и разложили на письменном столе знакомые книги. Окаменелость оказалась криноидеей, морской лилией, – маленьким морским животным с телом в форме цветка. Камешки в форме пуговиц когда-то были пластинками, из которых состоял стебель.

Дэвид легко коснулся рукой спины сына, почувствовав нежные позвонки под кожей.

– Пойду покажу маме. – Пол схватил криноидеи, пробежал через весь дом и выскочил в заднюю дверь.

Дэвид налил себе выпить и встал у окна. Кое-кто из гостей уже приехал. Мужчины в темно-синих пиджаках, женщины в розовых, перламутрово-желтых, пастельно-голубых нарядах, похожие на первые весенние цветы, рассеялись по газону. Нора ходила между ними, обнимала женщин, пожимала руки мужчинам, кого-то с кем-то знакомила. Когда они только встретились, она была очень скромной, тихой, сдержанной, настороженной, Дэвид и представить не мог, что однажды увидит ее раскованной, светской хозяйкой большого приема, ею же полностью организованного. Глядя на нее, Дэвид испытывал странную тоску. О чем? Наверное, о жизни, которой не случилось. Здесь, на лужайке, смеющаяся Нора казалась очень счастливой. Но Дэвид знал, что успешной вечеринки не хватит и на один день. Уже к вечеру ее увлечет какая-нибудь новая идея, а если среди ночи он проснется и проведет пальцами по изгибу ее спины, надеясь разбудить, она забормочет, перехватит его руку и отвернется, не просыпаясь.