– Господи, да дело-то не в тебе! Дело в том, что мне нужна свобода. Мне нужна своя жизнь. Жаль, что это до тебя не доходит.

– Свобода? – повторил он. Теперь все ясно: влияние Бри. – По-твоему, это возможно, Нора? Думаешь, я свободен? Повисло тягостное молчание, и Дэвид был рад, что Пол нарушил его:

– Птичек нет, пап. Одни жирафы.

– Правда? И сколько же?

– Шесть.

– Шесть! Боже милосердный! Проверь-ка второе ухо.

– Может, мне и не понравится работать, – сказала Нора. – Но хотя бы я буду знать.

– Птичек нет, – объявил Пол. – Жирафов нет. Только слоны.

– Слоны в слуховом канале, – сокрушенно проговорил Дэвид, забирая отоскоп. – Надо срочно ехать домой. – Он заставил себя улыбнуться.

Почувствовав на руках тяжесть Пола с его только что наложенным гипсом, Дэвид неожиданно задумался о том, какой была бы их жизнь, если бы шесть лет назад он принял другое решение. Падал снег; он стоял в безмолвной пустоте и в один фатальный момент полностью изменил свою судьбу. Дэвид, сообщила в последнем письме Каролина Джил, я встретила одного человека. Он очень хороший. С Фебой все в порядке, она любит ловить бабочек и замечательно поет.

– Я очень рад, что ты нашла работу, – сказал Дэвид жене, когда они ждали лифт. – И не хочу ничего портить. Только не верю, что это никак не связано со мной.

Нора вздохнула:

– Естественно. Разве ты можешь такому поверить?

– В смысле?

– Ты же у нас центр вселенной. Вокруг которого все вращается.

Подхватив брошенные прямо на пол вещи, они вошли в лифт. День клонился к вечеру. Когда они добрались домой, гости уже разошлись, остались только Бри и Марк, которые относили в дом тарелки с остатками угощения. Ленты «майского дерева» развевались на ветру, фотоаппарат Дэвида лежал на столе, рядом кто-то аккуратно сложил драгоценные камешки Пола. Дэвид на минуту остановился и окинул взглядом двор. Сейчас здесь высятся деревья, зеленеет трава на газоне, заставленном стульями, а ведь когда-то плескалось море. Дэвид отнес Пола в дом, на второй этаж, дал воды и апельсиновый жевательный аспирин, который ему нравился, сел рядом на кровати и взял сына за руку. Какая она маленькая, какая живая и теплая. Он вспомнил светящиеся на снимке кости Пола и в который раз преисполнился изумления. Вот что ему так хотелось запечатлеть на пленке: редкие моменты единства и гармонии, когда в одном мимолетном образе сосредоточен весь мир. Деликатность материи, полной красоты, надежды, движения, – серебристая поэзия; как и человеческое тело – поэзия крови, плоти, костей.

– Пап, почитай, – сказал Пол.

Усадив сына к себе на колени, Дэвид начал читать «Любопытного Джорджа». Герой книжки лежал в больнице со сломанной ногой. Внизу звучали шаги Норы, наводившей в доме порядок после приема. Сетчатая дверь открывалась и закрывалась, снова и снова. Дэвид представил, как она выходит из дома в элегантном костюме и едет на работу, в новую жизнь, из которой он исключен. Дэвид перевернул страницу, прижимая к себе Пола, ощущая его тепло и размеренное дыхание. Ветерок приподнимал занавески. Во дворе, у темного забора, ярким облачком светился куст кизила. Дэвид немного помолчал, глядя на белые бутоны. Они кланялись, покачивались, трепетали, их красота успокаивала и одновременно тревожила. Дэвид старался не замечать, что издалека они напоминают снег.

– У Фебы определенно твои волосы, – заметила Доро.

Каролина невольно поднесла руку к виску. Они с Доро приехали в восточную часть Питтсбурга, в бывшее фабричное здание, где теперь находился передовой центр дошкольного развития. Свет, падая в высокие окна, разбрызгивался по дощатому полу узорчатыми пятнами, подкрашивал рыжим тонкие косички Фебы – та горстями набирала чечевицу из большого деревянного ящика и рассыпала по банкам. В шесть лет она была плотной девочкой с ямочками на коленках, миниатюрными ладошками, заразительной улыбкой и темно-карими, миндалевидными, немного раскосыми глазами. Этим утром она выбрала бело-розовое полосатое платье и надела его сама – задом наперед. Зато из-за требования Каролины надеть сверху розовую кофту вышел скандал. «Ну и характерец, форменная мать», – частенько бормотал себе под нос Лео, вот уже год как покойный. А Каролина неизменно поражалась – не столько тому, что он видел между ними несуществующую генетическую связь, сколько тому, что кто-то мог считать ее женщиной с характером.

– Думаешь? – спросила она сейчас, проводя по волосам у себя за ухом. – По-твоему, такие же?

– Абсолютно!

Феба запускала руки глубоко в бархатистую чечевицу и заливалась смехом вместе с маленьким мальчиком, который стоял рядом. Она вскидывала над головой сжатые кулачки и потихоньку, сквозь пальцы, выпускала зернышки, а мальчик ловил их желтым пластмассовым ведерком.

Для других детей в подготовительной школе Феба была просто девочкой, подружкой, которая любит синий цвет и фруктовое мороженое на палочке и обожает кружиться; никто не замечал, что она – другая. Первые несколько недель Каролина была настороже, заранее готовилась к бестактным замечаниям, которые ей слишком часто доводилось слышать на детских площадках, в магазинах, у врача. «Какой кошмар! Вот чего я боялась больше всего на свете!» А один раз даже: «Хотя бы проживет недолго – уже утешение». Неважно, что заставляло людей говорить такое – глупость, невежество или жестокость. За годы подобные реплики истерзали сердце Каролины. Но здесь молодые современные педагоги – и, по их примеру, родители – считали, что Феба, возможно, будет дольше осваивать что-то и медленней развиваться, но обязательно всему научится, как любой другой ребенок. Мальчик бросил ведерко и выбежал в холл, чечевица рассыпалась по полу. Феба понеслась за ним к зеленой комнате, где стояли мольберты и банки с красками. Косички прыгали по плечам.

– Ей здесь так хорошо, – улыбнулась Доро.

Каролина кивнула:

– Жаль, не видят чиновники из комитета по образованию.

Их союз с Сандрой стал политической силой. Общество «Гражданин Даун» насчитывало свыше пятисот человек и обратилось в комитет с петицией о приеме детей с синдромом Дауна в общеобразовательную школу. Шансы у них были неплохие, но Каролина все-таки нервничала. От сегодняшнего решения очень многое зависело.

– У тебя веские аргументы и прекрасный адвокат. Все будет хорошо.

Мимо Доро пронесся ребенок, и она мягко придержала его за плечи. Ее волосы поседели до абсолютной белизны, контрастируя с темными глазами и гладкой оливковой кожей. Она каждое утро плавала и начала играть в гольф.

– Спасибо, что ты согласилась побыть тут вместо меня, – сказала Каролина, надевая пальто.

Доро отмахнулась:

– Глупости. Если честно, мне гораздо приятней быть здесь, чем воевать с кафедрой из-за работ отца. – Ее голос звучал устало, но в последнее время Каролина часто видела на ее лице таинственную улыбку.