– Ты что же, хочешь отдать ребенка, Розмари?

– Ни за что. Я никогда этого не сделаю! – с яростной решимостью воскликнула она.

Кто-то ведь виноват в том, что с ней случилось, кто-то, выбросивший ее как мусор: хочешь – плыви, не хочешь – тони. Беременная в шестнадцать лет, одна, в заброшенном доме.

– Я понял, что совершил ошибку, – признался Дэвид. – Но было уже слишком поздно.

– Слишком поздно не бывает.

– Тебе всего шестнадцать, – сказал он. – Иногда, поверь мне, бывает.

Ее лицо на миг посуровело, но она не ответила, и в наступившем молчании снова заговорил Дэвид. Он хотел все объяснить и начал с метели, своего потрясения, блестящего скальпеля, безжалостного света. Рассказал, как висел над самим собой и следил за собственными действиями. Как вот уже восемнадцать лет каждое утро просыпается с мыслью, что сегодня, именно сегодня попытается все исправить. Но Каролина исчезла вместе с Фебой, ему не удавалось разыскать дочь, – так как же он мог признаться Норе? Его тайна коварной лианой опутала и душила их брак. Первое время Нора много пила, а потом стала заводить романы – с мерзким типом с пляжа, потом с другими; он пытался не замечать, прощал, зная, что, по сути, сам во всем виноват. И щелкал снимок за снимком в надежде остановить время или создать изображение такой силы, что оно затмит в памяти то мгновение, когда он передал свою дочь в руки Каролины Джил.

Его голос взлетал и падал. Начав рассказывать, он уже был не в состоянии замолчать. Разве можно остановить дождь, водопад, рыбу подо льдом ручья, навязчиво мелькающую перед глазами и ускользающую, как воспоминание? Он отдал дочь Каролине Джил, и этот поступок через многие годы привел его сюда, к девочке, двигавшейся по своей траектории. Ради чьего-то минутного удовольствия она решилась сказать «да» на заднем сиденье машины или в темноте пустого дома, а потом встала и поправила одежду, не сознавая, что один краткий миг уже сформировал ее жизнь.

Она безостановочно щелкала ножницами и слушала. Ее молчание освобождало Дэвида. Он говорил, и его речи заливали старый дом, как река, как ливень, с такой силой, что их поток было не остановить. В какой-то момент он заплакал, и слез тоже было не остановить. Розмари не поддакивала и не осуждала. Дэвид говорил, пока не иссякли слова.

Розмари по-прежнему молчала. Так же молча поднялась. Блеснули ножницы; наполовину вырезанная картинка слетела со стола. Дэвид закрыл глаза, в страхе перед гневом ее взгляда.

Шаги; затем холодное скольжение металла по коже.

Боль в запястьях ушла. Дэвид приоткрыл глаза и увидел, что Розмари медленно отступает. Ее глаза, блестящие и настороженные, были прикованы к его лицу.

– Ладно, – сказала она. – Свободен.

– Пол! – крикнула мать.

Ее каблучки исполнили стаккато на полированных ступенях лестницы – и вот она уже появилась в дверях, стройная и стильная, в темно-синем костюме с узкой юбкой и накладными плечами. Чуть разомкнув веки, Пол увидел свою комнату ее глазами: одежда расшвыряна по полу, завалы альбомов и нотных листов, гитара в углу.

Мать покачала головой и вздохнула.

– Пол, вставай, – сказала она. – Немедленно.

– Я заболел, – театрально прохрипел он, натягивая на голову тонкий плед.

Сквозь рыхлое плетение ткани он все равно видел ее укоризненную, руки в бедра, позу. Солнечные лучи подсвечивали ее волосы, только вчера колорированные, искрящиеся рыжим и золотым. Пол слышал, она описывала по телефону Бри новомодную процедуру: пряди волос заворачивают в фольгу и сушат горячим воздухом.

Она как раз готовила соте и говорила вроде бы спокойно, хотя глаза были красными от недавних слез. Отец пропал – три дня ни слуху ни духу. А вчера вечером появился как ни в чем не бывало, и разговор родителей на повышенных тонах несколько часов доносился с первого этажа.

– Ну вот что, – сказала сейчас мать, взглянув на часы. – Держу пари, ты здоровей меня. Мне бы тоже хотелось проспать весь день. Бог свидетель, до чего хотелось бы. Но у меня нет такой возможности, и у тебя тоже. Поэтому вставай и одевайся. Я подброшу тебя до школы.

– Горло прямо горит, – как можно убедительней просипел он.

Мать заколебалась, вздохнула, и он понял, что выиграл.

– Только дома – так уж дома, – предупредила она. – Никаких репетиций с этим вашим квартетом. И еще – слушай меня! – наведи порядок в своем свинарнике. Я серьезно, Пол. У меня и без того хлопот довольно.

– Заметано, – каркающим голосом ответил он. – Все будет в лучшем виде.

– Мне тоже тяжело, поверь, – после паузы произнесла Нора. – Я бы осталась с тобой, но обещала отвезти Бри к врачу.