Вот и возникает та самая ситуация, когда немец не знает, что ему делать. А когда он не знает, что ему делать из-за отсутствия «инструкции», он подчиняется каждому, кто достаточно твердо, уверенно, властно отдаст ему приказ. Психология немца такова, что если в неясной ему ситуации он встретился с человеком, отдающим ему приказ, ему и в голову не придет сомневаться, имеет ли право тот человек отдавать приказы. Он, немец, твердо знает, что он сам никогда не будет отдавать приказы, если у него не будет на это права, данного ему теми, кто стоит выше его. Поэтому если какой-то человек ему, немцу, что-то приказывает, значит он, этот человек, безусловно имеет право приказывать. А это значит, в свою очередь, что он, немец, обязан этому подчиниться и приказ выполнить.

Я много раз видел, как Сахаров, тонкий психолог, прекрасно изучивший немцев, ловко пользовался этой их поразительной наивностью. Встретив какого-нибудь немецкого солдата или унтер-офицера и желая, чтобы тот для нас что-нибудь сделал, он начинал на того орать, бесподобно подражая тому, как орут на немцев их собственные начальники, переходя при этом на особо визгливый крик. И надо было приложить немалое усилие, чтобы удержаться от смеха, глядя, как вытягивался бедный немец, и вытягивался тем сильнее, чем визгливее орал на него непонятный офицер в какой-то чужой форме. Немец только в испуге бормотал: «Яволь, герр оффицир, яволь…» Не зная даже, в каком чине стоит перед ним «герр оффицир».

Во время моего пребывания в дружине у Гиля всем нам, в том числе и мне, были выданы удостоверения в виде сложенной вдвое плотной бумажки, на внутренней стороне которой по-немецки и по-русски было напечатано, что предъявитель этого «аусвайса» (пропуска) является военнослужащим Боевой Дружины Боевого Союза русских националистов. Внизу стояла шикарная печать в виде всем известного немецкого орла со свернутой набок головой и паучьей свастикой внизу. С этой бумажкой я проходил через всякие немецкие караулы и заставы и всегда предъявлял ее, когда нарывался на бесчисленные немецкие облавы. Но вот, в августе 1943 года Дружина ушла в партизаны, перебив своих немцев, сразу присоединив к партизанской зоне огромный район контролируемой ею территории, а у меня остался этот «документ», и другого никакого не было. И я спокойно продолжал пользоваться этой «филькиной грамотой», предъявляя ее всегда, когда слышал это противное «Аусвайс, bitte». Один вид только этого орла действовал на немцев чисто магически: любой фельджандарм с нагрудной бляхой или патрульный фельдфебель немедленно щелкал каблуками, козырял и, подавая мне назад удостоверение, почтительно говорил: «Битте зеер, герр обер-лейтенант». Документ воинской части, давно уже перешедшей на сторону противника и сражающейся против них, немцев, продолжает действовать с волшебной силой, и я хожу среди немцев с этой бумажкой, и посмеиваюсь, и дивлюсь – разве у нас такое возможно было бы? Вот таковы немцы. Лопухи они – с нашей, конечно, точки зрения…

Поэтому, когда Сахаров, в ответ на заявление каунасского железнодорожного коменданта о его аресте, заявил, не дрогнув ни одной жилкой, что его солдаты, как только узнают про этот арест и про то, что их ожидает, немедленно высыплются из своих теплушек, перебьют здесь всех и вся и разнесут этот вокзал по кирпичику, немец дрогнул. Вот она, не предусмотренная инструкцией ситуация. Так же все происходило и в верхах. А результат я уже рассказал.

– Ну, расскажите же мне, что такое этот Дабендорф? – сказал я, обращаясь к Сахарову и Ламздорфу.

Втроем мы ехали в Берлин из Каунаса, где ночевали одну ночь после бурно проведенного дня, начавшегося угрожающе и закончившегося так счастливо. Вечером, в ознаменование окончания всех этих перипетий хорошо «тяпнули» в ресторане, и сегодня побаливала голова.

В разговорах между Сахаровым и Ламздорфом постоянно мелькало это словечко «Дабендорф», так что я наконец не выдержал и обратился со своим вопросом к Сахарову.

Тот подробно рассказал мне, так сказать, «ввел в курс дела».

Дабендорф – это деревушка в 40 километрах к югу от Берлина. Там расположен небольшой барачный военный городок, в котором раньше содержались французские военнопленные, а сейчас расположена центральная школа пропагандистов РОА. В этой «школе» со штатом курсантов, офицеров и преподавателей военных и гражданских постоянно числилось около 1200 человек. Она возникла осенью 1942 года, по инициативе офицера генерального штаба, числящегося за Верховным командованием сухопутных сил (ОКХ) капитана Вильфрида Карловича Штрик-Штрикфельда, немца, родившегося в России, после революции жившего до сорокового года в Прибалтике. Ему была летом 1942 года поручена обработка Власова с целью использования как фигуры для возглавления «освободительного движения» русских, придуманного немцами в качестве приманки для привлечения русских добровольцев.

Формально, по военным штатам, школа в Дабендорфе числилась батальоном при отделе верховного главнокомандования (ОКВ) «Военная пропаганда IV», а капитан Штрикфельд считался командиром этого батальона.

По немецкой путаной системе в Дабендорфе перекрещивались самые разные немецкие официальные компетенции, благодаря чему, с одной стороны, возникало множество затруднений в его работе, а с другой – облегчалось его выживание при воздействии враждебно настроенных нацистских тенденций. Так, в области управления, формально, в том числе и по линии снабжения, Дабендорфовская школа была подчинена III военному округу (Берлину), в отношении содержания ее деятельности – отделу пропаганды ОКБ «Военная пропаганда IV», внутриполитически – отделу «Иноземные войска Востока» ОКХ (генералу Гелену) и, кроме всего прочего, созданному немцами лишенному всякого здравого смысла «Командованию добровольческими войсками на Востоке» – генералу Гельмиху (потом – Кестрингу).

Именно благодаря этой удивительной неразберихе, ловкому и пройдошистому капитану Штрикфельду удавалось при возникновении ситуаций, угрожавших существованию Дабендорфа со стороны какой-нибудь из этих инстанций, прибегать к помощи влиятельных сил в других инстанциях и отстаивать интересы своего заведения. Таким путем, например, он добился получения штата в 1200 человек вместо отведенных ему сначала 120 человек.

При школе в Дабендорфе находились и редакции обеих газет – «Заря» для военнопленных и «Доброволец» для русских военных частей.