– О, а вон и избушка! – ангел ткнул рукой чуть в сторону от маршрута, углядев во тьме смутное пятно. – Я слетаю, разведаю…

– Зачем ты? У нас же имеется исполняющий особые функции!

Герр рыцарь полез за пазуху и извлёк оттуда угревшегося кота, держа за шкирку.

– Но-но, я попрошу! Мряу!

– Матвей, есть работа. Вон, видишь домишко? Разузнай, можно ли нам там вздремнуть хоть часика три.

– Понял… Пфффф… Но зачем же за шкирку? Вот если вас с Агиэлем за шкирку поднять?

– А как? – выражение лица Йоргена в темноте различить было невозможно, но голос был чрезвычайно серьёзен. Слишком серьёзен, чтобы не заподозрить подвох.

– Поясняю для непонятливых! За шкирку имеет право носить только кошка своих котят! Взрослых котов поднимают под мышки! Руки для чего? Пфффф…

– А, так вот как поднимают взрослых котов? Учтём, учтём непременно! Ты давай уже, беги, время идёт!

По шерсти Матвея пробежала волна света, и кот-привидение растворился во мраке.

– Ты Динку не потеряла? – вдруг тихонько спросил ангел. Девушка пощупала за пазухой тёплый комок.

– Нет… со мной собачка…

– Ну и отлично. Любопытная, очень любопытная игрушка… Есть одна гипотеза, пока не ставшая теорией…

Какая именно гипотеза пока не стала теорией, Марине узнать не удалось. Из темноты вынырнула довольная котячья морда.

– Пффф… – едва материализовавшись, довольно сообщил Матвей. – В доме пусто. Даже волграми не воняет, что большая редкость для строений Агра, прошу заметить. Так что вполне, вполне…

Глаза девушки уже слипались, и голоса доносились, как из бочки. Всё, похоже… даже для бессмертного эфирного тела есть некий предел…

…

– … Папка мне велел топить котят… Ну, я сперва топил, а потом… потом… бензином их облил… и поджёг…

Мертвенный зеленоватый свет адской плесени, заключенной в бутылку, освещал шмыгающую мордочку пацана лет десяти. Алексей изучающее разглядывал маленького злодея. Обычный лопоухий пацан… не ведающий, что творит?

Вот только было ли легче тем котятам, сгорающим заживо, от того факта, что этот мелкий п…здёныш не осознавал, что именно он творит? И теперь ему, как выясняется, незнание не служит оправданием.

– Но ты что-то понял? – прервал он рассказ пацана. Тот вновь зашмыгал.

– Нельзя… было… Надо топить, как папка велел… или в кипяток, чтобы сразу…

Горчаков отвёл глаза. Вот ведь как бывает… Вот этот пацанёнок прошёл уже три круга ада, прежде чем попасть сюда, в круг четвёртый. Его сбила машина, и он не сразу умер там, в Энрофе. Его заставляли грузить стекловату в Скривнусе – работа, от которой невыносимо зудит всё тело. Его подвергали гавваху, долго и с особым тщанием – ещё бы, дети такой деликатес… И в Ладрефе, и в Мороде ему досталось покруче, чем иным взрослым. И сейчас стоит по щиколотку в воде… Но так и не понял человек, что такое чужая боль.

Волна мораны навалилась, туманя сознание, глуша не хуже хлороформа. Спохватившись, Алексей зашептал молитву-освобождение. Удалось – беспамятство медленно отступало… Вот только рассказчик уже лежал на спине, прямо в луже. Ладно… Завтра придётся обучить шкета этой молитве. Авось пригодится ему…

Снаружи послышался приглушенный толщей железной стенки характерный звук – будто треск высоковольтных изоляторов под дождём. Надо же, только прошла морана, и уже тут как тут… явилась, гадина…

Порождение Хаоса бессильно тыкалось в металл, но преодолеть преграду ей не удавалось. Ни одной щели… Спустя какое-то время треск снаружи утих. Очевидно, тварь удалилась, разочарованная недосягаемостью лакомства. Наконец-то можно отдохнуть…

… Ему снился странный сон.

Гора, покрытая зеленью, круто вздымалась в небеса – настолько круто, что подняться по тропинке, ведущей на гору, казалось, немыслимо без альпинистского снаряжения. Однако подниматься оказалось неожиданно легко, тело точно было невесомым, и в то же время крепко стояло ногами на земле, ощущая босыми подошвами нагретую солнцем, мягкую почву. Он шёл, и душа наполнялась радостным волнением ожидания. Что-то должно… что-то вот-вот должно произойти…

"Ну здравствуй, Алексей свет Сергеевич" – он не заметил, откуда на тропинке, вьющейся меж виноградных лоз, возникла женщина, которую язык во сне не поворачивался назвать голой. Нагая? Может быть…

"Здравствуй… матушка" – во сне Горчаков точно знал, как её зовут, но имя вслух произнести не смел. – "Как долго я к тебе шёл…"

Мягкий, грудной смех.

"Положим, не ко мне, а к ней ты стремился. И ещё более она к тебе. И не сам шёл, а вели тебя… Но случилось то, что случилось. И вы оба придёте ко мне, когда минет срок"