Марк тоже расслабился. Он рассказал и о своем увольнении, и о больнице, и радийных перспективах. Старичок кивал и озирался по сторонам, видимо отыскивая укромное местечко для логопедических упражнений. Наконец, под одной из кривых берез нашлась пустая скамейка, усевшись на которую он незамедлительно приступил к лечению.

— Скажите «А», — скрипучим голосом приказал дед.

— А! — послушался Марк.

— А теперь «Б».

— Б!

Так они начали перебирать алфавит. Я стоял неподалеку, изображая, что кого-то жду: поглядывал на часы, закуривал, выхаживал туда-сюда. Впрочем, деду мой театр был неинтересен. Он глядел Марку в рот и качал головой, как китайский болванчик: надо же, как все запущено…

— Теперь возьмите это, — сказал он, когда Марк одолел букву «я».

Дед пошуршал пакетом и достал из него бублик. На вид самый обыкновенный.

— Ешьте.

Марк заглотал бублик, словно не ел тысячу лет — только кадык ходуном ходил, да зубы сверкали.

— А теперь, — проскрипел дед. — Скажите что-нибудь.

— Что сказать? — переспросил Марк.

— Что-угодно, — сказал логопед.

— Шла Саша по шоссе и сосала сушку, — вспомнил Марк любимое упражнение.

— Слышите? — сказал дед.

— Что? — не понял Марк.

— Ваш дефект устранен, — важно сказал дед и воздел палец к небу. — Слышите?

— Не… — помотал головой Марк. — Не слышу.

Я тоже не перемен не разобрал, хотя, признаться, был заворожен новой методой, которая у современных логопедов наверняка именовалась «Хлеб всему голова».

— Ну-ка скажите еще что-нибудь, — махнул дед костлявой лапкой.

— Шла Саша… — опять начал Марк.

— Что я вам говорил! Полное излечение! — перебил его логопед. — Пожалуйте, деньги. 30 долларов. Как договаривались.

— За что? — залепетал Марк.

— Платить не хотите? — зашипел дед.

Он подобрался, будто для прыжка, а бледное личико зловеще заострилось. «Такой и задушить может!» — испугался я.

— Обмануть вздумали? — дед схватил Марка за руку, отчего тот дернулся, будто его ударили током. — А придется.

Дело принимало дурной оборот. Еще немного и хищный кузнечик вытрясет из Марка всю наличность, а с нею и душу, в последнее время и без того немало претерпевшую.

— Мы заплатим, — крикнул я, бросившись к скамейке.

— Что вам надо? — вскинулся дед.

Его глазки метали молнии, а суставчатые пальцы шевелились, как ножки у паука. Еще одна насекомая параллель лишь придала мне решительности.

— За бублик мы заплатим. Почем они нынче «Седьмом континенте»? — я кивнул на пакет.

Кузнечик застыл, будто пришпиленный к картонке натуралистом.

— Вот вам, господин логопед, десять рублей и ни в чем себе не отказывайте, — я бросил ему на колени купюру и дернул Марка за руку. — Пойдем.

— Простите! — пробормотал Марк. — До свидания!

— Ты еще ножкой шаркни, — посоветовал я.

Дед мял пустой пакет, но по виду его было ясно, что он с большим удовольствием пощупал бы мои кишки. «Паук! Самый настоящий паук!», — думал я, удаляясь с неприличной поспешностью.

— А ты тертый калач, — восхитился Марк, едва поспевая за мной.

— Оставь в покое хлебобулочные изделия! — закричал я, уверенный, что сегодня ночью мне будут сниться кошмары про насекомых со скрипучими голосами.

Я сочинил торжественную речь, нашпиговав ее зефирами, струящими эфир, съел холодный чебурек, полюбовался на новую ботиночную коллекцию в обувной лавке, обошел кругом высотное здание, погадал, на каком этаже Марк выказывает радийный экстерьер и, не придя ни к какому выводу, разозлился.

— У меня ведь и свои дела имеются! — сказал я, уговаривая себя ехать домой, не дожидаясь Маруси.

Но потом смирился: вряд ли Марка держали бы там наверху так долго, если бы он совсем не годился в эфирные создания. Настроившись на лучшее, я подпер колонну, удерживающую бетонный козырек перед входом в высотку, и от скуки начал медитировать. Обычно, нирвана меня игнорирует: то есть хочется, то спина чешется, но на этот раз вдруг получилось. «Надо на сытый желудок», — с благодарностью вспомнил я чебурек, но уже через мгновение моя голова уже зазвенела от отсутствия мыслей, а потом зашумело море. Оно переливалось из одного уха в другое, напевая свою неторопливую песню, вечную, как мир, неизменную, как солнце…

Отупение, вдвойне счастливое от того, что уникальное, было прервано самым грубым образом.

— Олег — душка! — проорал в ухо Марк, внезапно материализуясь.

— Неужели? — встрепенулся я и попытался вспомнить свою поздравительную речь.

Увы, зефиры с эфирами испарились вместе с нирваной.

— …такой красавчик, часики «Босс», три языка, и в Амстердаме был, пробовал лунный кекс, я-то опозорился, говорю, какой кекс, а он странно так на меня смотрит и говорит «лунный», и смеется…