— Их сиятельство князь Илларион Иваныч изволят быть у себя! Пообождите малость, я доложу их сиятельству. — И он не спеша, степенно вышел во внутренние комнаты дома.

«Какой важный, сволочь! Сударем назвал! Мало, видно, оплеух получил от этого бурбона», — вспоминая поручика Гостева, думал Петушков, усаживаясь на мягкий табурет.

Дормидонт, Савва и кучер повернулись и молча вышли, закрывая за собой дверь. Прошло минуты три. Князя не было, не видно было и Прохора. Петушкову стало неловко, его начинало забирать беспокойство.

«Какие-то гайдуки, чистые башибузуки! Черт их знает, чего они там толкутся за дверью…»

Подпоручик, опасливо покосившись на дверь, сделал от страха независимое лицо и с шумом закинул ногу на ногу. Прошло еще минут пять.

«Не уйти ли? А еще аристократ, князь, держит себя как какой-то моветон… Не интересуешься, так не зови, а если позвал, будь аккуратен, скотина! Верно, у них там в Петербурге, в свете все такие ничтожные подлецы, — злясь и на себя, и на князя, мучился Петушков. — Если бы не эти три хама за дверью, давно уже сбежал бы. Надо ж было язык развязывать, дурак, фанфарон, осел карабахский, — ругал он себя, — получил теперь афронт от этого петербургского фазана…»

В эту минуту в горницу, одетый в легкий шелковый с кистями халат, в бархатной шапке-венгерке с голубыми кистями, в розовых сафьяновых чувяках, бесшумно вошел Голицын. За его спиной с угодливо-заискивающим лицом стоял Прохор.

Петушков вскочил и, делая легкий поклон, согнул перед Голицыным плечи.

Князь, не глядя на него, прошелся по комнате, и словно не видя подпоручика и его поклона, вполголоса сказал камердинеру:

— Опусти плотней шторы. Да вели принести похолоднее морсу!

Прохор затянул темные плотные занавеси.

Голицын сел в глубокое походное кресло, вывезенное им из Петербурга и сделанное там по специальному заказу.

Петушков был растерян и все стоял в неловкой, почтительно-угодливой позе.

— Итак… вы что-то хотели доложить мне, подпоручик? — рассаживаясь поудобнее, не давая руки гостю и не предлагая ему сесть, спросил Голицын.

— Я… князь… ваше сиятельство… — запутавшись и волнуясь, пробормотал Петушков, — хотел совершенно-с верно, доложить вам про… — Он замолчал, тупо глядя на князя.

— Так о чем же? — разглядывая свои холеные ногти, спросил Голицын. — Помнится, вы изволили назвать поручика Небольсина и мою крепостную актерку… Так, кажется, сударь?

— Совершенно верно-с, только изволите ли видеть… возможно, что я и ошибся, ваше сиятельство… время было ночное, опять же темнота, легко обознаться.

— Так, собственно, зачем же вы все-таки говорили мне об этом, ежели были и ночь, и темнота, и прочее?

— Что офицер был именно Небольсин, это верно, ваше сиятельство, а насчет женщины… возможно, ошибся… — окончательно струхнув, пробормотал Петушков.

— В крепости есть много женщин, и солдатки, и маркитантки, и офицерские жены… Поручик Небольсин мог встретиться с любой из них. Не так ли?

— Так точно… Совершенно-с справедливо, ваше сиятельство, — думая лишь о том, как бы только выбраться отсюда, поспешил согласиться подпоручик.

— Вот видите, а вы сразу же о моих девушках выразить порочащий репризант изволили. Не-хо-ро-шо! — медленно и веско сказал Голицын, вставая. Он снова прошелся по горнице и негромко крикнул:

— Прохор!

Дверь приоткрылась, и в ней показался камердинер, а за ним головы трех встречавших Петушкова людей.

— Водки! — коротко приказал князь, снова усаживаясь в кресло.

«Пронесло!.. Слава тебе господи! Выпью с ним водки — и домой», — облегченно вздыхая, подумал Петушков.

Прохор тихо шагнул в комнату, держа в руках поднос и на нем большой пузатый графин с золоченой стеклянной пробкой.

— Налей! — вытягивая ноги и поудобней располагаясь, приказал Голицын. Камердинер поставил на стол поднос и тщательно, до краев наполнил простой граненый стакан водкой.

— Угости! — небрежно кивая головой на подпоручика, процедил князь.

— Извольте выкушать, ваше благородие! — поднося к лицу онемевшего от такого оскорбления Петушкова, преувеличенно вежливо сказал Прохор.

— Извините, ваше сиятельство, — дрогнувшим голосом сказал Петушков, — не пью-с… один никогда… ежели в компании… — пролепетал он, делая ударение на последнем слове.

— Ах, да… — поднося руку ко лбу и слегка поглаживая его, как бы вспомнил Голицын. — Действительно, в компании куда приятней!..