— Скажи ей, — кивая на разглядывавшую его женщину, сказал полковник, — пусть спокойно возвращается домой. Обижать ее не будем, ее и так обидел муж.

— Правильно, добрый начальник, — выслушав переводчика, согласилась старуха, — а вот если б ты еще дал мне в мужья кого-нибудь из этих молодцов, — ткнула она пальцем в офицеров, — я бы тебя сто лет добром вспоминала, — под хохот всех присутствующих закончила старуха.

Переночевав в ауле, поговорив со стариками и аульчанами, полковник к общему удовольствию и жителей и солдат двинулся обратно во Внезапную. Солдаты со свистом и выкриками пели плясовую, и объезжавший роты полковник увидел, как один из его недавних знакомых, пожилой солдат с Георгием на груди и серьгой в ухе приплясывал впереди роты, выделывая немыслимые фортели ногами.

«Молодец! Военная косточка! Такого никакой поход не сломит», — просияв от удовольствия, подумал полковник, пришпоривая коня.

— Напрасно ты избавил от смерти этого грязного пса! Все равно он как был врагом нашего дела, так и останется им, — недовольно сказал Шамиль, когда Гази-Магомед вошел в саклю Нур-Али.

— Нет, Шамиль, я поступил правильно, — ответил Гази-Магомед. — Если бы он стрелял в тебя или покушался на жизнь любого из мюридов, я бы без колебания казнил его.

Нур-Али, Шамиль, несколько мюридов и вошедший в саклю последним аварец с удивлением слушали имама.

— Но он стрелял в меня, и если б его казнили, то все наши враги, все продажные люди, ненавидящие нас, сказали бы, что он убит мной из мести, что я, подобно ханам, казню моих личных врагов, и этого пустого и глупого человека они превратили бы в жертву. О нем бы, как о мученике, рассказывали в горах, пели бы песни, превращая этого глупца в сказочного героя, а меня поносили бы, как кровопийцу и тирана.

— Ты прав, имам, — тихо сказал аварец, — я был уверен, что ты казнишь бека.

— Разве ты не уехал, Абу-Бекир? — удивился Гази-Магомед. — Ведь ты еще утром собирался ехать.

— Собирался и даже оседлал коня, имам, но, — Абу-Бекир тяжело вздохнул, — я не мог отправиться в путь… Сомнения мучили меня, суд стариков остановил мой отъезд. Я хотел убедиться в том, что ты кровопийца и выскочка, каким тебя называют наши аварские ханы.

— И ты убедился в этом? — улыбаясь, спросил Гази-Магомед.

— Да, убедился. Я понял, что единственный из всех, кто хочет помочь народу, — это ты, имам. Я был потрясен, когда ты простил елисуйского бека. Никто не ожидал этого, а сейчас, когда я услышал, почему ты сделал так, я понял глубину твоей мудрости! — Он низко поклонился Гази-Магомеду. — Я должен ехать, имам, но позволь мне прежде поговорить с тобой и почтенным Шамилем бен-Дингоу. У меня к вам есть дело.

— Хорошо, брат. Ты человек честный, и я слышу голос твоего сердца.

Мюриды вышли во двор.

— Останься и ты, Нур-Али. Я больше всех виноват перед тобой как перед другом и хозяином дома, приютившим меня, — тихо, с трудом выговорил аварец.

Нур-Али подошел к нему. Шамиль и Гази-Магомед выжидательно посмотрели на аварца.

— Я был у русских. Меня посылала в крепость Грозную ханша Паху-Бике, — медленно начал Абу-Бекир. — Я уже три раза ездил от нее к русским как слуга аварских ханов и их помощник против вас. — Он остановился и, глядя в глаза Гази-Магомеда, так же медленно продолжал: — Я, как и они, ненавидел вас и считал тебя, имам, абреком и смутьяном. Я был убежден, что вы убийцы и бездельники, желающие поживиться добром богатых. Я с радостью взялся отвезти письма Абу-Нуцала и ханши Паху-Бике русским. В этих письмах они обещались заманить тебя, имам, в Хунзах, и, заковав в кандалы, передать русским.

Шамиль приподнялся с места, Нур-Али тяжело дышал, и глаза его все сильнее наливались гневом и кровью, Гази-Магомед молча слушал аварца, и на его спокойном, невозмутимом лице не было и тени волнения.

— Я привозил от русских своим ханам золото, я привозил им приказы и письма, я и сейчас везу из Грозной от их главного генерала какое-то письмо. Вот оно, имам, — снимая с головы папаху и разрывая шов подкладки, сказал аварец и вынул смятый, слегка запачканный по краям конверт. — Возьми, имам, прочти и делай с ним и со мною, что найдешь нужным. Мне сейчас стыдно жить.

— Я говорил тебе, друг, что скоро и ты станешь нашим братом и шихом. И видишь, слова мои оправдались. Спасибо тебе, брат, в твоей груди бьется мужественное сердце! О аллах, радость заполняет меня, когда я вижу, как лучшие люди Дагестана приходят к нашему делу!

Шамиль, все еще настороженный и недоверчивый, взял у аварца конверт.

— Видишь, Шамиль, я был прав, когда день назад сказал тебе, что Абу-Бекир честный и настоящий мусульманин.

— Разве ты подозревал меня? — воскликнул аварец.